— Оставляй, конечно. А я пока буду ждать и собираться. Как там у вас говорят — форма одежды парадная?
— Примерно. — Воронцов посмотрел на часы. — Сейчас семнадцать. Ждут меня к восемнадцати. Значит, в двадцать нуль-нуль буду как штык. Плюс-минус десять минут на превратности судьбы и уличного движения.
«Самое смешное, — думал Воронцов, — заключается в том, что я всегда был уверен в особенности своего предназначения».
Тут он не отличался особой оригинальностью. Неизвестно, найдется ли человек, считающий себя хуже других, заведомо ориентированный на беспросветную банальность и никчемность отпущенной ему жизни.
Разница состояла лишь в том, что и в прошлом, и тем более теперь уверенность Воронцова имела конкретные подтверждения.
Наверняка не он один рисовал в воображении картины необыкновенных приключений, дальних странствий, геройских подвигов. И, уж конечно, большинство потерпевших неудачу в любви (особенно первой) мечтали о реванше, в чем бы он ни выражался. Однако мечты эти обычно мечтами и оставались. У него же получилось совсем иначе.
Откинувшись на спинку сиденья, свободно положив руки на обтянутое кожей кольцо руля, Дмитрий перебирал в памяти подробности только что происшедшей встречи, сравнивая их со своими грезами, которые время от времени посещали его на протяжении всех минувших лет.
И не мог не признать, что все получилось даже лучше, чем ему представлялось. Было все — и внезапность встречи, и ее ко времени подоспевшая свобода от семейных уз, готовность Наташи ответить на его постоянство и верность юношеской любви — и ее признание в том, что она ошиблась и сожалеет о своей ошибке…
Воронцов даже не замечал, насколько сама встреча и его теперешние мысли о ней отдают классической индийской мелодрамой. Несмотря на то, что сам мелодрам не любил — ни в книгах, ни в кино, ни в реальной жизни. А если бы заметил, то скорее всего засомневался бы: все ли в происшедшем вызвано естественным ходом вещей и нет ли чего, так сказать, привнесенного извне?
Но ведь может человек на какое-то время расслабиться, забыть хоть на немного о своем трезвомыслии и скептицизме, обыкновенным образом порадоваться жизни?
Вот он и размышлял, как хорошо бы забыть обо всем, в том числе и об Олеге с его компанией, провести оставшиеся два месяца отпуска с Натали, целыми днями бродить по улицам и музеям, вечерами — по театрам и ресторанам или рвануть в Сухуми, на вроде бы теперь принадлежащую ему дачу… Сполна насладиться абсолютным исполнением всех желаний, что приходили к нему бесконечными вахтами. Желаний заведомо тщетных, оттого и по-особенному волнующих…
И ведь не заставляет никто поступать по-другому. Разве перед инопланетянином Антоном стыдно? А чего стыдиться? Он ведь, в принципе, поймал его на «слабо» — изящно оформленное, но все же… А ведь с детства известно: «На слабо фраеров ловят». А вот поди ж ты! Остается утешиться другой мудростью, неизвестно когда и где подхваченной: «Мечтать о чем-либо — значит обладать многим, получить что-либо — значит тотчас все потерять». Прямо будто про него…
Одна надежда, что «тотчас» — понятие достаточно растяжимое.
Время у него еще было, и он сначала заехал в «Прагу», заказал двухместный столик — именно там, где хотел. Трудности, естественно, возникли, но разрешились сразу же, как только в руке мэтра исчезла зеленовато-серая десятидолларовая бумажка. Сам Воронцов не до конца понимал механизм особой власти данной продукции Федерального резервного банка США над работниками отечественной сферы обслуживания, но пользоваться им умел. Были и другие способы, тоже вполне эффективные, однако они требовали гораздо больше времени и сил, да и уважение, достигаемое с их помощью, имело оттенок несколько вымученный.
А так всего через десять минут, сделав предварительный заказ, он уже легко сбегал вниз по беломраморной, украшенной зеркалами лестнице, уверенный, что все будет сделано по высшей категории.
Развернувшись на заставленной машинами площадке, Воронцов выбрал подходящий момент и стремительно бросил взревевший мотором «БМВ» в проносящийся сквозь Калининский проспект автомобильный поток.
Ему еще хватило времени заскочить в ближайшую «Березку» и оставить там все свои инвалютные ресурсы, загрузив взамен багажник коробками, пакетами и свертками, содержимое которых не могло оставить равнодушной и гораздо более привычную к красивой жизни женщину, чем Наташа в ее нынешних обстоятельствах.
Настроение постепенно пришло в норму, он уже с обычной иронией думал о посетившей его на миг душевной слабости, отнеся ее на счет общей усталости и слишком эмоционально пережитой встречи. Дмитрию даже стало казаться, что и опасения Антона преувеличены, история с пришельцами всех родов и видов благополучно завершена, сегодняшняя беседа с Левашовым, Новиковым и прочими это подтвердит, и он со спокойной душой вернется в дом напротив Рижского вокзала.
Воронцов успел представить с приятно замирающим сердцем, как Наташа сейчас уже начала собираться, сидит перед зеркалом, нанося на и без того красивое лицо вечернюю боевую раскраску, и то, как все будет вечером и после. Начал впрок набрасывать краткие тезисы застольной беседы, шутки и тосты, в меру остроумные и с подходящим подтекстом, одним словом — разрабатывать диспозицию…
А через минуту все пришлось забыть.
Он затормозил, потому что улицу перед ним перекрывало ограждение из красных металлических решеток, охраняемое милицией. Воронцов собрался заглушить мотор, но, вовремя вспомнив о магической силе номеров своей машины, коротко и требовательно просигналил.
Прием сработал безотказно. Командовавший нарядом лейтенант махнул рукой, сержанты дружно сдвинули решетки и вдобавок козырнули.
Предчувствие, кольнувшее в сердце, не обмануло Дмитрия. Он понял это, увидев перед знакомым домом скопление пожарных, санитарных, милицейских и просто начальственных машин. Припарковался рядом с ними, но чуть в стороне, чтобы не слишком бросаться в глаза и в случае необходимости без затруднения исчезнуть.
Угол дома. Как раз тот, где помещалась квартира Левашова, выглядел необычно. Необычно для мирного времени и в зоне, безопасной в сейсмическом отношении. Два нижних этажа остались на месте, а выше громоздилась груда камней, из которой торчали погнутые двутавры, обломки балок и половиц. Обрушился как раз стык фасадной и торцевой стен, метров по десять в каждую сторону, раскрыв угловые квартиры, как театральную декорацию. Часть мебели в них раздробило и сплющило рухнувшими стенами и деталями покрытий, часть разлетелась по тротуару и газонам перед домом, остальное так или иначе удержалось на своих местах.
