Что ответить, я не нашлась. И все-таки это какая-то дикая жестокость! Даже если вспомнить о том, что фашисты творили на нашей территории. Но мы ведь – не они! С другой стороны, имею ли право я, двадцатипятилетняя девчонка, знающая о войне только из книг, фильмов да рассказов бабушки, которая, в свою очередь, знала только из рассказов своих родителей, имею ли я право осуждать их, отдающих такой приказ?! Видевших смерть. Узнавших, быть может, о гибели своей семьи. Освобождавших белорусские и украинские села, в которых уже не оставалось, кого освобождать…
– Ты прям как барышня, Костя, – укоризненно качает головой голубоглазый, по-своему истолковав мое молчание и склоненную голову. – Если б я тебя не знал, честное слово, решил бы, что ты труса празднуешь.
При чем тут трусость, абсолютно не понятно, но спорить я не стала. Да и потом, чего спорить-то? Ведь это – просто компьютерная программа. Пускай и очень качественная. Даже, пожалуй, слишком качественная какая-то…
– Ладно, возьми пятерых в сопровождение и прогуляйся. Погляди, – он кивнул в сторону населенного пункта, – что там делается.
Городок казался совсем небольшим. То ли городок, то ли деревня – в этой Европе и не поймешь. И разрушенный почти полностью. Авиация союзников постаралась? Или наши? Пойди пойми… Особенно неприятно – не неприглядно, а именно неприятно – выглядел большой богатый дом неподалеку от церквушки. Рухнувшая передняя стена открывала взору внутренности здания. Ощущение такое, как будто глядишь во вспоротый живот и видишь все внутренние органы. Или копаешься в чужом грязном белье… Цветастые обои с какими-то скособоченными, чудом не сорванными ударной волной картинами на стенах, выщербленный осколками кафель в ванных комнатах, перевернутая мебель, рассыпанные по полу книги, разбитая посуда и детские игрушки, нависающие балки перекрытий… Обломок чужой, безвозвратно разрушенной жизни…
Впрочем, это не мы, а они первыми начали войну; это их бомбы первыми вздыбили брусчатку советских улиц и обрушили первые здания со спящими внутри мирными людьми, женщинами, стариками, детьми, так что не о чем сожалеть. Так-то.
Я поспешно перевела взгляд. Пыльные узенькие улицы, усеянные обломками разбомбленных зданий, верхушки деревьев срезаны снарядами, ветер гонит прочь обрывки бумаги… И – пусто. Странно пусто. Хотя, почему странно? Жители попрятались по подвалам, пережидая, пока фронт отойдет на несколько километров, это нормально.
Только кто же смотрит мне в спину? Смотрит с такой ненавистью, что она ощущается, бежит противным липким холодком между лопатками, цепляет тонкой ручкой с острыми когтями. Я обернулась в сторону колокольни. Интуитивно чувствуя, что оттуда может прийти смерть.
Она и пришла.
Я не могла слышать этого, не могла видеть, но на секунду показалось – вот оно, лицо, совсем юное, еще безусое, с капельками пота над верхней губой, темный кружок дула смотрит прямо в душу. Грязный палец с обгрызенным ногтем (а ведь тоже, наверное, мама ругала за дурную привычку) нажимает на спусковой крючок плавно, как учили; и пуля – крошечная, свинцовая смерть находит того, кому она предназначена.
Попал пацанчик плохо. В живот попал. А это означало, что умирать мне долго и нудно. Блин, почему мне? Не мне, а моему персонажу. Только почему же тогда так больно? Невыносимо больно, и слов не хватает, чтобы описать все то, что мне сейчас довелось почувствовать.
Застрелиться, что ли? Так ведь ранения живота не всегда смертельны. Бывает, что задета только брюшная полость, а органы не повреждены. По крайней мере мне доводилось читать о таких случаях. Я застрелюсь, а так бы этот человек, возможно, еще жил и жил…
О чем это я? Какой человек?! Это я – человек! Я, Наталья Нефедова. И я просто играю в компьютерную игру. Или – не просто?
– Ах ты, сука! Едрит твою налево! – Старшина выхватывает оружие.
– Оськин! Вон он, выше бери!
Кто кричит, мне не видно, зато хорошо слышна короткая очередь из ППШ, заставившая засевшего на колокольне стрелка свалиться на каменные плиты площади. Но, прежде чем свалиться, тот все-таки успел сделать еще один выстрел. И отчего-то снова в меня…
Сейчас боли я не почувствовала. Просто слева стало мокро и тепло, и все.
Я с трудом повернула голову. Словно в замедленном кино, тело, кувыркнувшись в воздухе, с глухим стуком упало вниз. Почему я решила, что на колокольне гитлерюгендовец? Мое чрезмерно развитое воображение в этот раз подвело. Стрелком оказался толстый пожилой бюргер. А вообще, не разглядеть мне отсюда, плохо видно – то ли глаза слезятся, то ли стремительно садящееся солнце не дает увидеть. Почему солнце садится так быстро? Так не бывает. И ноги. Почему я не чувствую ног? Мне их оторвало? Их не могло оторвать, в меня попала пуля, а не снаряд или минометная мина.
«На горе – на горочке стоит колоколенка, и с нее по полюшку лупит пулемет»… Опять эта песня… Лупит пулемет, ага. Мне вполне хватило и карабина…
– Товарищ старший лейтенант!
Кто-то бухнулся около меня на колени и положил на лоб мокрую холодную тряпку.
Не надо эту тряпку, не надо, мне и так холодно! Но язык, ставший слишком большим, не хочет ворочаться в тесном для него рту. Фраза остается непроизнесенной, а тряпка так и лежит на лбу. Да еще и капает что-то сверху. Что это – дождь?
– Костя! Командир!
Краем сознания я успела удивиться тому, что меня зовет женщина. Я что тут, не одна девица, что ли? А потом все вокруг померкло…
Я уже не могла видеть, как старшина Оськин с перекошенным яростью лицом вскакивает на ноги и бежит к упавшему на землю фольксштурмовцу, вокруг разбитой падением головы которого уже расползлась зловещая темная лужа. Как пинает труп, пока его не оттаскивают товарищи по экипажу. Как старшего лейтенанта Константина Крепченко несут на плащ-палатке обратно, и улыбчивый комвзвода, вновь закаменев лицом, приказывает обыскать руины и расстрелять всех обнаруженных с оружием или даже заподозренных… Но почему-то мне казалось – все это я вижу, глядя откуда-то сверху и чуть сбоку…
Россия, недалекое будущее. Виктор
Девчонка солгала, когда сказала, что до сих пор ни разу не играла в эту игру. Но – для чего? Да и не похоже было, что для нее все это не впервой. Но еще ни разу такого не случалось, чтобы полная личностно-психологическая ассоциация с реципиентом произошла во время первой же попытки. Или бывает? И ему просто наконец-то повезло, и он нашел «тот самый» неограненный алмаз?
Сам-то он отнюдь таким «алмазом» не являлся. И «слияние» у него произошло только на шестой раз. Неужели – вот оно, то, ради чего он отправился в «свободный поиск», переругавшись с половиной руководства фирмы. Спасибо Анатолию Андреевичу – поддержал. Пускай тоже не верил, что что-то из этой идеи получится, но хотя бы сказал, что Виктор имеет «право на самоопределение».
