Товарищ Мишутин вновь вспомнил о кандалах.
– А то, что он сейчас шумит, – продолжал Егоров, – так это сгоряча. В его положении вообще спятить можно. Когда успокоится, надо с ним поговорить. А в дальнейшем сам увидишь, он будет полезен.
– А общественность? – резонно возразил Сергей Михайлович. – Представляешь реакцию?
– А мы на что? – отрезал Егоров. – Надо будет – редакторов заменим, вправим мозги писакам…
– Ты что! – неуверенно возразил Сергей Михайлович. – Мы же демократическое государство строим!
– А руководящая роль партии? – веско заметил Кузьма Самсонович. – Ты ведь сам всегда говоришь, что она должна возрастать. Как же можно потакать всяким там…
Возразить было нечего – ни упускать руководящую роль, ни тем более потакать, Председатель не собирался.
– А Латунин никуда не денется, – добавил товарищ Егогов. – Лаврентьева, слава богу, шлепнули, опереться ему не на кого, а партии он еще пригодится.
Сомнения у товарища Мишутина не рассеялись, но он все же решил предоставить Кузьме Самсоновичу свободу действий, доверяя его опыту и интуиции.
Товарищ Егоров не откладывал дела в долгий ящик. Он бегло просмотрел краткий биографический очерк Латунина, бережно хранимый все эти годы в кабинете, прочитал специально составленную справку о привычках и характере бывшего великого вождя, взял в буфете бутылку хорошего коньяка, по слухам весьма ценимого Никодимом Кесарионовичем, и с тем отбыл на Ближнюю Дачу.
Увидев Кузьму Самсоновича, Латунин, читавший журнал и, как в прежние годы, делавший пометки синим карандашом, встал и, улыбаясь, направился навстречу гостю.
– Товарищ Егоров? – приветливо спросил он. – Не ошибся? Здравствуйте, Кузьма Самсонович. Спасибо, навестили ссыльного.
– Здравствуйте, Никодим Кесарионович, – с достоинством поздоровался новый член тройки. – Разве вы ссыльный?
– Шучу, шучу! – вновь улыбнулся Латунин. – Разве можно на партию обижаться? Надо будет – поеду снова туда, куда царь меня посылал. Какие обиды? Заходите, гостем будете.
Товарищ Егоров проследовал в комнату и поудобнее устроился в предложенном любезным хозяином кресле.
– А я вот прессу почитываю, – продолжал тот. – Плохо, дорогой. Много врагов разных печатаете. Зачем печатаете? Разве наша великая партия уже не у власти?
Кузьма Самсонович хотел было сказать о политике плюрализма и демократии, но предпочел промолчать.
– Вот смотрю, – вел далее Никодим Кесарионович, – печатают этого писаку, юмориста хренова, которого я из союза писателей к черту выгнал. Я выгнал – а вы печатаете! И еще меня ругаете, зачем выгнал. А почему я его выгнал? Потому, что он не отражал интересы нашего великого народа. А зачем нам такие писатели? Нужны ли они? Нет, конечно, не нужны! Не хочешь писать для народа – убирайся к черту!
Кузьма Самсонович не мог не одобрить такой точки зрения, пожалев о том, что сам лишен возможности учить интеллигенцию подобным тоном. Латунин сразу показался ему куда более симпатичным, чем он ранее думал.
Тот, между тем, разделавшись со столь неугодным ему автором, перешел к более глобальным вопросам.
– Вы, товарищи, правильно говорите и пишите о демократии. Я всегда был за демократию, и каждый может подтвердить это. Только вот за какую демократию? Я был за пролетарскую демократию. А разве может пролетарская демократия походить на растленные западные режимы, где правят проклятые поджигатели войны? Нет, не может и не должна походить! Наша демократия – это единство, сплоченность народа вокруг его любимой партии. Вот тут крикуны ругают товарища Латунина за репрессии. Вы даже осудили меня на съезде. Конечно, я, как член партии, подчиняюсь решениям съезда и не спорю с партией и ее ЦК. Но подумайте, товарищ Егоров, если бы я не ликвидировал осиные гнезда заговорщиков и шпионов, могли ли вы сейчас строить ваше «плюралистическое общество»?
Кузьма Самсонович решил, что сейчас самое время заняться коньяком. Товарищ Латунин вполне одобрил идею, и беседа двух политических деятелей, сдобренная привезенным напитком, продолжилась.
Поздним вечером товарищ Егоров, дыша ароматами коньячного букета, прибыл на доклад к Сергею Михайловичу.
– Ну как? – поинтересовался тот. – Съездил? Постой, ты что, споить его решил, что ли?
– Тактика! – загадочно ответствовал Кузьма Самсонович. – Латунин – человек старого закала, к нему с лаской нужно… В общем, укротил я его. Обещал он партийной дисциплине подчиняться, а у тебя прощения просит за то, что погорячился. В общем, умный мужик, зря его наши писаки дьяволом изображают.
– Ладно, – одобрил товарищ Мишутин. – Укротил, и хорошо. Пусть книжки читает.
– А я вот что думаю, – продолжал товарищ Егоров. – Надо будет дать ему наш проект закона о демократизации. Пусть выскажется.
– Да ты что, Кузьма Самсонович! – возмутился Мишутин. – Ему? Латунину? Наш проект демократизации?
Следует заметить, что этот проект считался любимым детищем Сергея Михайловича. Новый закон должен был расширить гражданские права, демократизировать избирательную систему и создать прочные правовые гарантии от возможности злоупотреблений властью. Проект был уже широко разрекламирован в стране и за рубежом, и его принятие существенно укрепило бы как авторитет Великой Державы, так и лично товарища Мишутина.
– Если наш проект хорош, – невозмутимо парировал реплику возмущенного шефа Егоров, – нам нечего бояться мнения Латунина. А если мы чего не доглядели, то свежий глаз будет полезен. Ставим же мы проект на всенародное обсуждение!
– Решим на Совете, – неопределенно ответил товарищ Мишутин.
На ближайшем же заседании Главного Совета этот вопрос был поставлен товарищем Егоровым, замещавшим уехавшего за кордон Сергея Михайловича, на голосование. Большинством в один голос было решено привлечь Латунина к обсуждению проекта закона и выслушать его мнение на Совете.
Товарищ Ермолаев был в числе голосовавших против. После заседания он отозвал в сторону Возгривина, также выступившего против данного предложения, и о чем-то с ним побеседовал. Ответственный за порядок выслушал Николая Ивановича очень внимательно, произнес нечто вроде «гм-м, займемся» и поехал несмотря на поздний час в свое учреждение. Майор Гребнев был вызван в кабинет, после чего товарищ Возгривин беседовал с ним не менее получаса.
На следующий день майор, передав все дела коллегам, занялся каким-то совершенно таинственным даже для подобного учреждения вопросом. В приказе было сказано, что майор находится в личном распоряжении товарища Возгривина.
Вскоре после этих событий товарищ Ермолаев укатил на восток страны, где сложилось напряженное положение с уборкой. Как всегда, комбайны ломались, механизаторы пили по целым неделям, совсем не в должное время лили дожди, а Николай Иванович был обязан навести во всем этом хотя бы относительный порядок. Естественно, подобная поездка не могла способствовать улучшению его настроения. Вдобавок многочисленные собеседники постоянно расспрашивали Премьера о весьма неприятных вещах: о предстоящем очередном «упорядочении» цен на продукты, о постоянно растущей инфляции, о росте преступности и, естественно, о просочившихся уже в провинцию слухах о воскрешении бывшего великого вождя. Собеседников Премьера, особенно из числа местного начальства, более всего интересовал даже не сам факт, а возможные перемены, которые это воскрешение должно привнести в жизнь партии и страны. Связанный обстоятельством хранить партийную тайну, Николай Иванович был вынужден ограничиваться заверением в том, что ни внешняя, ни внутренняя политика меняться не будут, кто бы ни воскресал благодаря усилиям нашей самой передовой в мире науки. Собеседники кивали но, похоже, не очень верили.
Впрочем, и сам Премьер говорил об этом с каждым разом все менее уверенно, особенно после того, как двое его давних и хороших знакомых, ныне руководивших крупными обкомами, рассказали о том, что из столицы якобы ожидается распоряжение о приостановке критики культа личности Латунина. Правда, самого распоряжения еще никто не видел, но, как поясняли Николаю Ивановичу, многие из секретарей обкомов поспешили прикрутить вентили «гласности». Поговаривали, будто что воскрешение Латунина необходимо с государственной точки зрения, поскольку только великий вождь способен вывести страну из кризиса и навести порядок. А пока местное начальство как следует придержало прессу и телевидение, сократило до минимума возможности проведения митингов и демонстраций, которые теперь предпочитали, на всякий случай, не разрешать. А в одном районном центре неизвестные энтузиасты как-то ночью вытащили бог весть откуда сброшенную много лет назад с пьедестала статую Латунина и водрузили ее в городском парке вместо одной из девушек с веслом. Растерянные функционеры, не решаясь ни отправить статую обратно на свалку, ни узаконить сей обломок культа, предпочли забить самостийный памятник досками, приставив к нему караул. Словом, начали твориться совершенно уже нелепые вещи.
