Тут нужно отвлечься и рассказать о причине, по которой я занимался этими полушпионскими играми сам, а не поручил конфиденциальное расследование Варежке. Ну или, на худой случай, не расспросил уже ставшего известным на всю Сибирь акушера Зацкевича. В конце концов, он не адвокат и тайны своих клиентов хранить не обязан. А вот мне – отнюдь. Не я ли его из сырых бараков пересыльного острога вызволил? Только при всей своей известности Флориан Петрович, как ссыльнопоселенец и поляк, в гороховский особняк доступа не имел. А цесаревну Марию Федоровну консультировал приехавший в свите незнакомый мне придворный лейб-медик.
Грех, конечно, пользоваться человеческой слабостью, но и меня понять можно. Я не собирался извлекать из этой информации каких-либо политических или финансовых дивидендов. Мне нужен был ответ на два простых вопроса – беременна ли Дагмара, и если да, то когда ей подойдет срок рожать, – только чтобы иметь возможность вычислить, предсказать наступление даты изменений в жизни.
В то, что Никса, а уж тем более императрица Мария Александровна, позволит молодым родителям жить и воспитывать новорожденного наследника престола в сибирской глуши, я не верил ни секунды. Как и в то, что наместник отправит жену с ребенком в Санкт-Петербург, а сам останется. Простая логическая связь – у Александра Второго рождается внук, и уже очень скоро я лишусь прикрытия и, скорее всего, если Никса попробует утащить меня с собой в столицу, и государственной службы.
Господу было угодно, чтоб женщины девять месяцев вынашивали будущих человечков. И чем раньше мне стало бы известно о предполагаемой дате рождения царственного младенца, тем больше оставалось времени на то, чтобы привести свои дела в порядок. Ну и подчистить «хвосты».
Я имею в виду наш с Гилевым подпольный рудник, например. Очень скоро в Чуйской степи станет гораздо многолюднее – начнется разработка Озерного серебряного месторождения, и любой чрезмерно любопытный нос, сунувшийся в неряшливую дыру в овраге, может отправить двух миллионеров на каторгу. Были у меня мысли переоформить тот овраг в концессию по добыче свинца – в руде его более половины было. Но следы все равно следовало скрыть.
В общем, приходилось, хочешь или не хочешь, тратить время и заниматься поисками истины. И на Варежку этой обязанности не свалишь – он с середины лета до Рождества отпуск испросил и уехал с женой и новорожденным сыном в степной Алтай. Там Степан Иванович Гуляев какие-то жутко лечебные воды открыл, а Васька Гилев на них пансионат строил. Мадам Пестянова роды перенесла плохо, Ириней Михайлович ни о чем ином и думать не мог – трижды в день домой посыльных отправлял справляться, как женщина себя чувствует. Работник из него ну совершенно никакой был, вот я и отпустил. Я и так ему по гроб жизни должен за ту информацию, которую он добывал. А он по каким-то причинам считал, что обязан мне. Иначе зачем бы сына Германом назвал? Герман Иринеевич, едрешкин корень…
Все, что бы ни делалось, – к лучшему. И в той, и в этой жизни не раз убеждался! Вот и теперь обстоятельства складывались таким образом, что у нас с Надеждой Ивановной появилась еще одна тема для разговоров. А то, знаете ли, постоянное обсуждение денег, которые я принимал за не более чем средство к достижению цели, а мадемуазель Якобсон – как показатель какого-то выраженного в валютном абсолюте статуса успешности, стало раздражать. Теперь же мы обменивались сведениями из гороховского особняка, перемалывали косточки «малой свите» и выдумывали все новые и новые способы вызнать наконец тайну принцессы.
Пока суд да дело, в Томск приехали Гунниус с Якобсоном. Сначала, конечно, посетили резиденцию наместника. Как же можно заявиться в город и не засвидетельствовать свое почтение члену царской семьи? Иркутский генерал-губернатор вон, когда вез в Санкт-Петербург пойманных предводителей Кругобайкальского восстания, так торопился, что и на час – достаточный для краткой аудиенции у великого князя Николая Александровича – задержаться не пожелал. И чем эта никчемная спешка для Корсакова обернулась? Сплошными неприятностями! На первом же приеме у него поинтересовались – как, мол, там поживает наш Никса с милейшей Минни? Вы же, генерал, наверняка имели честь говорить с ними по дороге из Сибири? И все. Графский титул достался мне, а Восточносибирскому наместнику выразили высочайшее неудовольствие. Думается мне, что и с дальнейшей карьерой у Корсакова могут возникнуть определенные трудности.
Но тем же вечером к ужину оба столичных гостя были у меня. И тому было сразу несколько причин. Во-первых, я как бы второй в регионе человек, и мне, по правилам хорошего тона, положено было засвидетельствовать и все такое. Во-вторых, пусть и не официально, но я считался изобретателем принципа продольно-скользящего затвора и отсоединяемого магазина новейшего пехотного ружья, а значит, посланным военным министерством офицерам разговора со мной было не миновать. И в-третьих, Иван Давидович Якобсон, кроме поста в Военном совете, был еще и отцом молодой девушки, с которой, волею судеб, я должен был прожить остаток своей второй жизни.
Еще два года назад, когда впервые услышал о талантливом русском оружейнике, офицере Главного Артиллерийского управления Карле Ивановиче Гунниусе, по ассоциации с фамилией он представлялся мне этаким узколицым, словно вечно тянущим звук «у-у-у», блеклоглазым арийцем. На деле же майор оказался коренастым весельчаком с совершенно рязанским, курносым и конопатым лицом. И вообще чуть ли не рыжим! Вот кому-кому, а Карлу Гунниусу его имя совсем не подходило.
Впрочем, на его таланты это несоответствие никак не влияло. У офицера был невероятно изворотливый изобретательный ум и великолепная, хранящая бездну сведений о всевозможных оружейных системах память. Добавить сюда еще твердую руку прирожденного чертежника и умение смотреть в будущее – и получим образ человека, вполне способного не то что мою нарисованную «на коленке» трехлинейку до ума довести, но и АК-47 смастерить при желании. Жаль только, сейчас генералы нужды даже в пулеметах не испытывают и опасаются, что скорострельная винтовка станет попросту разорительной для дырявой казны. Куда уж им еще и автомат?!
Кстати сказать, реальный калибр стволов ружья, которое начали, пока небольшими партиями и только для перевооружения гвардейских и туркестанских полков, делать в Туле и Ижевске, был совсем не известные мне семь-шестьдесят две. И это при том, что в казенных бумагах полное название оружия звучало как «многозарядный московский штуцер в три линии»! Всему виной наша национальная беда – инициативные дураки. Эти господа и в пассивном-то состоянии настоящее бедствие, а вкупе с неуемным энтузиазмом и раздутым самомнением – природная катастрофа! Вот одному из таких слишком много знающих и пришла в голову мысль, что «с половиною» смотрится в документах военного министерства как-то легкомысленно. Уточнение калибра из названия винтовки пропало, внося путаницу и вызывая многочисленные вопросы оружейных мастеров. Еще бы! Если даже я легко себе представляю пулю калибра 7,62 и рядом еще одну, только близкую к девяти миллиметрам. Разница очевидна!
