Хотя по докладам Руднева и Грамматчикова мы уже знали, что у Камимуры утоплены „Токива“, „Ивате“, и скорее всего, еще и его флагман, новейший, выстроенный в Британи броненосец „Фусо“, а Того потерял один из лучших своих броненосцев — „Асахи“, в потоплении последнего, кстати, наш командующий сомневался, я вполне понимал обеспокоенность адмирала за исход всего дела. Ведь мы лишились „Корейца“, судьба „России“ и „Рюрика“ висела на волоске и казалась уже предрешенной. Погиб на „Святителях“ наш отважный и решительный Григорий Павлович Чухнин, все корабли, оставшиеся под командованием Григоровича, были жесточайше избиты, и командующий отправил его к транспортам, выводя из боя. Но тяжелее всего досталось Небогатову. Сам он был серьезно ранен, „Победа“ оказалась на краю гибели вследствие обширных затоплений в корме, а „Пересвет“ с „Ослябей“ уже потеряли подбитыми больше половины своих орудий…
Степан Осипович стоял с немецким биноклем на правом крыле мостика, и по всей его фигуре чувствовалось, как он переживает наше временное бессилие. Появись мы здесь раньше хоть на полчаса… Да даже на двадцать минут! И мы бы успели прикрыть наши большие крейсера. Увы, тщетно… В оптику можно было разглядеть лишь, что „Рюрик“ ужасно горит, поворотясь носом к японской линии. Мачты и задняя труба на нем снесены, а японцы продолжают бить его остервенело. „Россия“ пострадала меньше, но едва ли продержится в относительном порядке минут пятнадцать. Не поспел к ним даже Рейценштейн, уже отвернувший вправо на соединение с крейсерами Грамматчикова.
На какое-то время „Ретвизан“ занятый перестроением перекрыл нам обзор. На что адмирал очень живо реагировал, приказав докладывать ситуацию с марса. Мичман Кусков помчался выполнять это поручение, когда на фалах „Цесаревича“ поднялись флаги какого-то сигнала. Вскоре стало ясно — противник ворочает от нас „вдруг“ с очевидным намерением догнать „Россию“ строем фронта и добить скопом. „Рюрика“ не было видно. Но очередной сигнал с „Цесаревича“ принес печальную весть — „Рюрик“ опрокинулся». Как же тяжко стало на душе! Все на минуту замолчали. Кто-то крестился. Адмирал наш обнажил голову, и мы последовали его примеру. Все про себя гадали, сколько теперь продержится «Россия»…
Тем временем линия наша подравнялась, и с мостика «Потемкина» стало лучше видно происходящее впереди.
— Смотрите! Смотрите! Что это? Что они делают? — крикнул вдруг старший артиллерийский офицер лейтенант Неупокоев, и в голосе его были и недоверие и недоумение.
Но я и сам смотрел, смотрел, не отрываясь от бинокля, и не веря глазам: японцы продолжали ворочать влево. Не за «Россией», а еще круче — на обратный курс!
Мы стояли, обмениваясь отрывочными замечаниями, недоумевая, почему японцы не добив за несколько минут оставшуюся в одиночестве «Россию», в чем, не буду лукавить, я практически не сомневался, и не обрушившись потом на наше слабое место, транспорты и их прикрытие — бронепалубные крейсера, вздумали разворачиваться. Ведь до нас было еще миль восемь — девять, и времени у них вполне на все это хватало. Помнится, контр-адмирал Молас высказался именно в этом духе. И тут наш обычно сдержанный и корректный командующий, вдруг взорвался.
— Да нет же! Нет у них времени! Ни минуты больше у них нет. Все! Того все понял — скорости у него не хватит уйти от меня, если и дальше будет между нами и берегом торчать! Скоростенку ему Руднев с Небогатовым и Григоровичем поубавили. Но только толку-то теперь что! Он же христопродавец сейчас пойдет Руднева с его недобитками топить, «пересветы»-то все покалечены, а потом скорее бежать от меня на ночь глядя. Может к себе, а может к дружкам его английским.
Штурмана! Сколько у него есть времени до того как мы подойдем на эффективную дистанцию боя? Наша — 16. Его — 14 с половиной узлов…
Ну, вот… И я так прикидываю: что уже почти в сумерках… Может. Может опять уйти, супостат окаянный! Да еще перед этим дел нам таких наворочает…
Затем адмирал быстро прошел мимо нас в ходовую рубку, где, выдернув пробку из раструба амбушюра связи с машиной, заговорил резкой своей скороговоркой, которая обычно и выдавала его крайнее нервное напряжение, обращаясь к главному механику:
— Машинное, Николай Яковлевич! Макаров говорит… А где Цветков? Ясно. Александр Михайлович, дорогой, сейчас все от Вас и ваших духов зависит… Нет! Какое там снижать! Цветкову передайте: дать все что возможно, даже невозможно! На два часа. Как минимум. Опаздываем мы. «Рюрик» уже погиб! Выручайте. Если нужно людей, берите, Васильев на смену кочегарам сейчас даст народ с противоминного… Но, голубчик! Выжмите мне семнадцать! Приказываю! Прошу! Наши там погибают, понимаете!!!
После чего, коротко взглянув на нас, Макаров нахмурившись пояснил:
— В машинном сейчас Коваленко. Старшой мех наш во второй кочегарке — у них там магистраль шипит… Не ошпарились бы… — и добавил, обращаясь уже к командиру флагмана каперангу Васильеву:
— Сигнал по отряду: Предельный ход! «Цесаревич», «Александр», «Ретвизан» — 17 узлов!
Понимая, что до боя нам осталось всего ничего, я спустился в батарею, посмотреть все ли благополучно в плутонгах, подбодрить кого надо, проверить готовы ли дополнительные противопожарные рукава, на местах ли все по расписанию. Переговорил накоротке со старшим минным офицером лейтенантом Тоном, которого встретил в кают-компании пьющим чай с командиром кормовой башни лейтенантом Григорьевым. Вспоминали общих знакомых с «Рюрика». Стакан в руке Тона дрожал. Там, на «Рюрике», инженер-механиком служил его младший брат Александр… Но держался Владимир Карлович молодцом.
Вообще настроение и офицеров и всего экипажа было выше всяких похвал. Известие о гибели «Рюрика» вызвало в команде не уныние, а наоборот, даже подогрело страстное желание скорее схлестнуться с врагом. Хотя грохот боя впереди становился все громче, завершив предбоевой обход заведований, я собрался было перекусить чем-нибудь в кают-компании. Так как до решительных событий по моей прикидке оставалось еще время. Но тут же туда влетели мичман Кусков и адъютант командующего с известием, что впереди японцы схлестнулись со всею остальной нашей эскадрой. Того ткнулся в развернувших ему кроссинг Руднева, Григоровича и Рейценштейна! События приобретали явно более благоприятный для нас оборот. Мы гурьбой заторопились на передний мостик…
Я жадно смотрел в бинокль… Перелеты и недолеты с кораблей Руднева и Григоровича ложились близко, но самого интересного, т. е. попаданий, нельзя было видеть: наши бронебойные снаряды при разрыве почти не дают дыма, и, кроме того, трубки их устроены с расчетом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было бы заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь свалит, подобьет… Этого не было… Да и понятно: наши там впереди старались, выражаясь языком английского бокса, бить «по корпусу» бронебойными. Ведь именно ими можно достать при удаче и до котлов, и до машин. Они хотели снизить скорость японским броненосцам, чтобы дать нам возможность быстрее настигнуть неприятеля.
