без этого нельзя.
Щука понимала. Я вполне искренне поинтересовалась, как у нее здоровье. Она сперва искала в моих глазах насмешку, но не увидев подвоха, успокоилась и мы вполне миролюбиво поговорили.
Очевидно, ей уже донесли, что Иван Аркадьевич ее хотел уволить, но я ее отстояла (разговор случился в кабинете N 21, а дверь я не закрыла).
Нет, Щуку я не отдам! Она будет работать в депо "Монорельс" моей прямой начальницей ровно столько, сколько нужно мне, чтобы получить заветный диплом ВУЗа.
А то ну уволят ее, и что дальше? Хорошо, если на ее место поставят высокомерную и глуповатую Гиржеву. А если, не дай бог, пришлют с другой области умного молодого профессионала? И тогда у меня будет два варианта – сидеть пожизненной конторщицей или ехать за туманами и за запахом тайги.
Поэтому Щуку я буду держать "на крючке", сколько смогу. А ее тупые агрессивные закидоны мне до лампочки.
В этот же день состоялся еще один разговор. С Алевтиной Никитичной.
– Ты притворяешься, Лида. Ты совсем не такая, как кажешься, – без обиняков выдала она.
– О чем вы? – я взглянула на нее по-новому.
– Ты не такая, как кажешься, – повторила она и ее глаза сузились.
– А какая?
– Хитрая. Хитрая и расчетливая лиса, – прищурилась Алевтина Никитична.
– Это плохо?
– Если ты навредишь Ване, я тебя своими руками удушу, – хмуро пообещала она.
– А если наоборот – помогу ему возвыситься, то что мне за это будет? – хмыкнула я.
Алевтина Никитична ничего не ответила, посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, развернулась и ушла.
Я улыбнулась.
Ну что же. Все получилось, как я и планировала. Иван Аркадьевич – суровый и жесткий человек со взрывным характером, которым особо не покомандуешь. Которого боятся. Но есть у него одна ахиллесова пята, о которой случайно проговорилась Алевтина Никитична, а потом он и сам подтвердил. Он сирота. Плюс голодное детдомовское детство. Поэтому и взял к себе "свою" Алевтину Никитичну, и держится ее, доверяет. Чтобы он стал доверять мне, – дурочке-конторщице, коих в депо "Монорельс" десятки, нужно было нечто, отчего его суровое сердце дрогнет. Поэтому я мелкими "нарушениями" провоцировала теток из конторы, которые возненавидели Лидочку и, думая, что она тютя безответная, помогли Щуке ее бортануть. О том, что я выполняю указания Ивана Аркадьевича, я не сказала им специально. Иван Аркадьевич, как бывший детдомовец всегда горой за "своих", и как только Лидочке удалось попасть в его круг "чуть поближе" – он бросился меня защищать и возвращать. Я немножко поупиралась, поприводила неубедительные доводы, и в обмен на возвращение Риммы Марковны, вернулась на работу. А Иван Аркадьевич чувствует теперь за меня ответственность.
Я прекрасно знаю, что в это время женщине сделать нормальную карьеру с вертикальным взлетом по социальной лестнице практически невозможно. Если исключить Екатерину Фурцеву (да и то, все мы знаем, чем ее история закончилась), то женщин среди верхушки руководителей страны до 90-х годов и не было, рангом чуть пониже – были, но мало. Поэтому самой мне попасть наверх, даже с учетом современных знаний и навыков – малореально или придется затратить такие усилия, что шкурка выделки не стоит. А вот продвинуть обязанного тебе всем человека, который ледоколом пройдет все перипетии и потянет за собой "наверх" – легко. Вот только нужно покрепче привязать к себе. Он не должен подозревать в меркантильности или корысти. Поэтому в Лидочкиных поступках были лишь показательная наивность и желание справедливости, что импонирует его мировоззрению.
Вот и все.
Всего за месяц у меня уже есть: свой отдельный кабинет, неплохая зарплата, перспектива карьерного роста, дополнительный независимый доход, личная свобода и двухкомнатная квартира.
Итак, первый шаг сделан. А дальше посмотрим…
Эпилог
Я бежала по улице. Было тепло. Было 1 мая. И был парад.
День международной солидарности трудящихся.
Ровными колоннами рабочие шли по центральному проспекту города. Работницы текстильного цеха в алых косынках радостно махали высоким трибунам зажатыми в руках гвоздиками и тюльпанами. Рабочие тракторостроительного завода несли огромный транспарант, на котором было написано:
Да здравствует Первое мая!
Реют поднятые над колоннами флаги и транспаранты.
Рдеют алые флаги.
Ровняют шаг демонстранты.
Ударники колхоза "Красная Заря", крепкие, загорелые, с обветренными лицами горячо приветствуют Первомай: "Вперед, к победе коммунизма! Ура!" – несется над проспектом многоголосое приветствие.
Студенты профтехучилища приветствуют Первомай.
Школьники, комсомольцы, пионеры и октябрята приветствуют Первомай.
Физкультурники приветствуют Первомай.
– Ура, товарищи!
– Да здравствует Первое мая!
– В борьбе против империализма – за мир! За демократию! За социализм!
Я смотрела и смотрела. Во все глаза. Смотрела на этих людей, на парад, на их безмятежную радость и на сердце становилось теплей. Инженеры и электросварщики, токари и швеи – эти люди жили здесь и сейчас. Эти люди жили как умели, жили по-всякому: счастливо или скучно, весело или уныло, богато или не очень, но, тем не менее все они, как один, все эти люди гордились своей Великой Страной. Страной Советов. Страной, которая через пару десятилетий необратимо изменится… и далеко не в самую лучшую сторону.
– Ленин!
– Партия!
– Коммунизм!
– Ура!
Я остановилась рядом с молоденькой курносой женщиной с карапузом на руках. Малыш высоко держал флажок и был очень серьезен от возложенной на него миссии. Женщина вдруг засмеялась и крикнула: "Сережка, смотри, во-о-он твой папа идет. Помаши ему флажком!".
И трехлетний Сережка, увидев в рядах передовиков производства своего отца, радостно махал ему алым флажком и белозубо смеялся. И женщина смеялась вместе с ним.
А трудовой народ радостно шел вперед. На штурм новых рубежей.
– Да здравствует Первое мая! Ура, товарищи!
А над парадом, над людьми, над всей великой советской страной безмятежно светило майское солнце.
Наша колонна была одной из первых, работники депо "Монорельс" красиво дошли до финальной линии и
