Хисн аль-Кадирийа,
два месяца спустя
Узенький переход моста таял в дождевых струях. Ливень упрямо полоскал гладкие полукруглые каменные перила, серые квадратные плиты и мокнущие под опрокинутым небом трупы. Воины в белых чалмах и желтых полосатых рубахах Правой гвардии стаскивали с пробитого двуми стрелами тела — обе вошли через кольчужный капюшон — чешуйчатый панцирь. Затем подхватили тяжелого в смерти человека и стали переваливать через перила моста, ругаясь и оскальзываясь под проливным дождем. Наконец, тело соскользнуло и полетело вниз, мимо арки верхнего пролета, вдоль нескончаемой, уходящей на головокружительную глубину опоры.
Хасан ибн Ахмад проводил летевшую вниз, хлопающую рукавами синей рубахи фигуру.
Мокрые известковые скалы казались срезом слоеного теста. Крошащиеся уступы отвесно уходили вниз: на обрывах трепались какие-то кусты, высовываясь из крохотных пещерок и дырок среди пластинчато дробившихся камней.
Налетел порыв холодного ветра, капли дождя снесло в сторону, и они залились за ворот кафтана. Ибн Ахмад поплотнее запахнул джуббу, ежась и утирая лицо рукавом. С моста сбросили еще одно тело. Воины в белых чалмах отпихивали ногами сваленное в кучу оружие.
Задрав голову, командующий Правой гвардией попытался, смигивая и морщась под холодными струями, что-то разглядеть в плывующем рваными серыми разводами небе — вид казался безнадежным. Дождь не собирался утихать. Тройное мощное тело Факельной башни уходило в облака, и на зубцы уже ложилась волглая темень.
Потом Хасан посмотрел на противоположную сторону ущелья — туда, куда вел заваленный истыканными трупами мост. Испещренные бойницами зубчатые стены замка Гуадалеста затягивал прозрачный влажный туман — и сумерки. Цеплявшиеся за вершины крохотные белые домишки сиротливо торчали на громадных скальных пальцах — над некоторыми еще курился черный дым.
Щурясь от стекавшей по лицу ледяной воды и безнадежно запахивая джуббу, Хасан ибн Ахмад ждал. Он старался не оглядываться на стоявшего сзади нерегиля. Тарик смотрел туда же, куда и он, — и на безжизненно белом лице не читалось ничего. Но ибн Ахмад не раз уже видел такое лицо — и сжавшиеся мертвой, до белизны в костяшках, хваткой пальцы на рукояти. Внутри самийа таял от пожирающего огня злобы.
Утром в пропасть под мостом полетели другие тела — пока они били тараном в ворота Факельной башни, остававшиеся внутри защитники вывели женщин и детей из замка на мост. Им сказали, что на противоположном берегу ущелья, в Гуадалесте, будет безопаснее. Еще им обещали, что жители городка укроют их в своих домах. Так сказал, кивая большим зеленым тюрбаном, Абу Мустафа, кади Гуадалеста.
Ежась под ветром и хлещущей с небес водой, две жены Ибрахима ибн Мусы, три его маленькие дочери, наложница с младенцем на руках, престарелая мать и дюжина невольниц осторожно, стараясь не глядеть в страшную пустую глубину по обеим сторонам от узкой, огражденной низкими перилами дорожки, пошли через мост.
За их спинами кади подал знак подошедшим с той стороны воинам с длинными копьями. Говорили, что крик поднялся такой, словно заживо сдирали кожу с десятка людей, — а эхо гуляло под арками моста неестественно долго, словно женщины все еще летели, летели вниз, в бездонную глубину ущелья.
А потом все стихло.
… - Сейид! Вот они! Ведут!
Копошившиеся на мосту гвардейцы затыкали пальцами в сторону тропы, спускающейся от черной дыры пробитого в скальной толще хода. Вырубленный в камне туннель вел к низким плоским привратным башням Гуадалестского замка. На виляющей меж неровных камней тропинке замелькали яркие желтые кожаные кафтаны «степных» ханаттани Тарика. Издалека было хорошо, тем не менее, видно, что воины тащили за веревку двоих упирающихся и крутящих связанными локтями людей.
…Обоих поставили на колени на узком каменном балконе перед уходящей в серый туман мокрой лентой моста. С пленных уже содрали доспехи: один отекал под хлещущим ливнем в одной рубахе, на другом остался яркий зеленый кафтан.
— Это Барзах ибн Вахид аль-Кадир, начальник гарнизона аль-Кадирийа, — ткнул в того, что в одной рубахе, пальцем Хасан.
Пленник поднял коротко стриженную голову. С волос и с острой черной бородки стекала вода. Он посмотрел сначала в лицо Хасану, потом, задирая лицо, на стоявшего на первой ступени лестницы самийа.
И плюнул ибн Ахмаду на сапог:
— Тьфу на тебя! Предатель! Таким, как ты, в джаханнаме не дают даже гнойной воды!
Командующий Правой гвардией лишь усмехнулся и ткнул пальцем в тяжело дышащего, старающегося не шевелить окровавленным правым рукавом человека в зеленом шелковом энтери:
— А это Халид ибн Аксам ибн Зайяд. Видишь, Тарик, нас почтил своим присутствием сам шестой имам Зайядитов.
Стоявший на коленях человек, щурясь, смотрел в низкое давящее небо над скалами.
Нерегиль мягко подошел к пленным и негромко проговорил:
— Что же ты не умер, Барзах? Зачем отправил впереди себя харим господина? Ты должен был погибнуть, защищая его…
— Они стали шахидами, — прохрипел чернобородый, тяжело поводя облепленными мокрой белой тканью плечами. — Им лучше быть в раю, чем в твоих лапах, кафир.
Свистнуло и звякнуло. С глухим вскриком человек обвалился рассеченным лицом на плиты пола. Тарик неспешно встряхнул окровавленными ножнами, которыми только что хлестнул пленного через щеку.
— Повесьте его на мосту. За ноги, — сказал нерегиль. — Мы поможем тебе стать настоящим шахидом, о ибн Вахид.
И, уже не обращая внимания на ханаттани, утаскивающих мотающего капающей кровью головой пленника, Тарик посмотрел на зайядита:
— Где же твой махди, о Халид ибн Аксам? Вам, беднягам, все никак не повезет: вашего предыдущего спасителя повесил Иса ибн Раши в Муге, а до этого столь некстати открывшийся скрытый имам покончил с собой в аль-Анбаре. Полководцы халифа каждый раз побеждают ваших таинственных посланников — вам еще не наскучило поднимать мятежи?
Подставив задранное лицо прохладным струям дождя и прикрыв глаза, зайядит молчал. Нерегиль фыркнул:
— Повесьте его на базарной площади Нисибина. В большой компании его единоверцев, слышишь, Муслим?
И самийа обернулся к сидевшему на верхней ступени ведущей за башню лестницы молодому тысячнику ханаттани. Тот, бережно придерживая висевшую в перевязи руку, встал и поклонился.
— Где этот трусливый засранец? — бросил он молодому каиду, державшему конец веревки, которой был связан зайядит.
Тот покачал головой:
— Прости, сейид. Мы не успели. Они вот, — тут он кивнул на неподвижного пленника, — убили Ибрахима ибн Мусу и сожгли тело. Во дворе вон того домика — видите, третий от стены замка?
И ханетта указал на беленький квадратик под треугольной черепичной крышей на том краю пропасти. Над домиком действительно еще поднимался редеющий черный дым.
Тарик медленно кивнул — и сделал знак увести пленного. И поморщился — с моста донеслись вопли человека, который не желал переваливаться через перила.
— Им тоже было нелегко умирать, сволочь, — прошипел нерегиль, щурясь и глядя на уже болтающееся на веревке вниз головой, дрыгающееся и извивающееся тело человека в белой рубашке.
— Да что с тобой, братишка, — не выдержал Хасан. — Я не стал тебе ничего говорить, но сам-то посуди: он лишь выполнял приказ своего господина. Я бы тоже не отдал свой харим врагу!
А нерегиль вдруг весь перекосился и топнул ногой:
— А обвинят во всем меня! Меня!
Развернулся и, звеня наплечными пластинами панциря, зашагал прочь.
— Да что с ним такое?.. — пробормотал Хасан.
И обернулся к сидевшему все это время на нижней ступени, закрывшемуся с головой коричневой абой Исхаку ибн Хальдуну. Тот, приподняв край влажной, покрытой крошечными капельками шерстяной ткани, внимательно смотрел вслед нерегилю.
— Спешит, — усмехнулся, наконец, глава тайной стражи.
— Куда? — поднял брови ибн Ахмад.
— Увы, не туда, куда надо.
И ибн Хальдун снова закрылся абой.
Командующий Правой гвардией пожал плечами и обернулся обратно к мосту. Вопли казнимого стихли, и бессильно повисшее тело раскачивал сильный ветер.
…- Кого отправишь в столицу с пленными?
Смазливый мальчишка бережно наклонил на его здоровенной чашкой-сулсийа длинный тонкогорлый кувшин из позолоченного хрусталя. Вино тонкой струйкой забилось о круглое серебряное донышко.
Между ним и Тариком стояла большая бронзовая жаровня, и поднимающийся от углей жар заволакивал извивающимся маревом обескровленное лицо нерегиля. Тот лишь покачал головой — и отставил так и не пригубленную чашу.
— Да что с тобой, братишка? — снова рассердился Хасан. — Сейчас время радоваться, а не печалиться. Судьба не дала нам стать врагами, мы снова сражались щитом к щиту и разбили неприятеля. Изменники схвачены, их войско рассеяно, — не обижай удачу кислым видом, братишка.
