Владимир Романовский - Польское Наследство

Радушный хозяин Гостемил разлил вино по кружкам. Глаза Ширин загорелись радостью. Вино она пила три раза в жизни, в отрочестве, украдкой, с подругами, которым ужасно хотелось сделать что-то наперекор старшим и всему свету — по традициям последователей Магомета, людям запрещалось пить веселящие напитки, тем более женщинам. Теперь же, за общим столом, Ширин сначала насторожилась, а потом вспомнила, что — взрослая она, раз; здесь ее никто не осудит, два; поступки ее здесь никем не оцениваются, а воспринимаются, как должное, без особого интереса, и разрешения спрашивать не нужно, три. О том, что случится с этим городом через неделю, она заставила себя забыть.

Тем не менее, будучи наблюдательной и благоразумной от рождения, Ширин посмотрела сперва, как пьют вино остальные. Порука выпил свою кружку залпом и вернулся к еде. Астрар отпила половину, явно наслаждаясь, медленными глотками без перерывов, поставила кружку, и снова занялась едой, но не стремительно, а плавно, не выходя из ритма. Илларион и Гостемил пригубили.

И тогда Ширин тоже пригубила.

Оказалось, что за время отсутствия Гостемила Илларион выпытал у Ширин, как ее зовут, и всех перезнакомил. Слегка стесняясь, Ширин спросила у Астрар:

— А скажи, Астрар, этот перстень, что у тебя на безымянном пальце, означает что-нибудь, или он просто так, для красоты?

— Для красоты.

— Врет она, Ширин, не слушай ее, — сказал Порука. — Всегда врет, никогда слова правды от нее не услышишь.

— Ты на себя посмотри, — сказала Астрар. — Урод, бездельник. Загубила я жизнюшку свою, с тобою связалась.

Но на столе все ещё имелось многое, до сих пор не попробованное, и Астрар монолог прервала, отрезала себе жирный кусок милеги, и стала его есть, временами глубоко вздыхая от переполняющего ее счастья.

Как-то незаметно Илларион ввел в болтовню свою излюбленную тему — про Самсона и Далилу. Во время проповедей он эту историю старательно обходил, но в быту она часто всплывала — по понятным причинам. Мол, он, Илларион — Самсон, а Маринка, само собой, Далила. Ширин историю знала, а на Поруку и Астрар рассказ произвел шокирующее впечатление, причем симпатии Астрар, в отличие от симпатий Поруки, явно склонялись на сторону Далилы.

— Бедная, — сказала Астрар. — Надо же, в такую переделку заскочить. А жизни у нее с ним все равно не было бы. Он бедовый был, Самсон. Явно бедовый.

— А скажи, Илларион, ты тоже ремесленник, как Порука? — спросила Ширин.

— Нет, я священник.

— Священник?

— Священник, — поспешил объяснить Гостемил, — это человек, заведующий ритуалами в церкви.

— О! — арабское слово чуть не сорвалось с языка Ширин. Она вовремя спохватилась.

— А про Эрика Рауде вы слышали? — спросил Гостемил.

— Нет, — ответил за всех Порука.

Астрар, на всякий случай еще подумав, принялась за опуники в дузе. Илларион промолчал. Ширин вопросительно посмотрела на Гостемила.

— Эрик Рауде когда-то давно провинился перед конунгом, и его объявили ниддингом, — сказал Гостемил.

— Ниддинг — это что? — спросила Ширин.

— Это когда тебя все ненавидят, — чавкая, объяснила Астрар. — Вроде меня.

Илларион улыбнулся, а Порука закатил глаза.

— Ниддинг — человек, которого прогнали. Ниддинга любой имеет право… убить… — сказал Гостемил, — и получить выкуп.

— За убийство? — недоверчиво и с отвращением уточнила Ширин.

— Да. Это обычная практика, везде есть.

— Не везде, — возразила Ширин.

— Долгое время Эрик Рауде был в бегах, — продолжал Гостемил, — но потом раздобыл средства, построил несколько кнеррир, оснастил их, и двинулся на поиск новых земель. Если от Норвегии плыть все время на запад, то будет земля, которую варанги называют — Исландия. Там холодно, но не везде. В некоторых местах из-под земли бьют источники, в которых вода — крутой кипяток.

— Да ну? — поразился Порука.

— На севере об этом все знают.

— Что ж хорошего? — заметила Астрар. — Окромя как арсель себе ошпарить, пользы мало.

— Слушайте дальше. Эрик поднялся на гору в Исландии и посмотрел вдаль, и показалось ему, что далеко-далеко за морем есть иная земля — вроде бы, он увидел очертания ее гор. В то время у него уж были жена и сын. И сказал он им — я туда поеду один, в разведку. И если найду там подходящее для жизни место, заберу вас с собой, и будем мы там жить. И никто нас там не обидит, потому что там нет никого. Выбрал он себе самый надежный кнорр и на рассвете ушел на нем. Несколько дней плыл — с курса его сносило, волны поднялись, вот-вот перевернут судно. Но Эрик был бывалый моряк. И как-то ближе к вечеру видит — земля. Добрался до берега, вытащил кнорр, а с утра пошел посмотреть, куда это его занесло. И обнаружил… — Гостемил повел бровями. — Солнце светит, тепло как летом, а ведь была, как сейчас, поздняя осень. Реки текут, вода в них чистая. Поля и леса стоят зеленые, трава на полях сочная. По соседству с лесами на склонах растет виноград. Озера, а в них рыбы — хоть руками бери. Яблони, груши, ягоды кругом. Эрик поел, попил, сел на траву, любуется. Прибежала дикая коза — не боится его, поскольку хищных зверей нет в тех краях, бояться некого. Потом еще всякие зверюшки прибегали. Сидит Эрик и думает — это же просто рай какой-то. Ну, заживем мы здесь славно — я, жена моя, да сын. Никаких забот! Все кругом растет, рыба в озерах — сколько хочешь, охотиться не надо, пахать тем более. Сорвал он виноградную гроздь, несколько сочных яблок, ягод набрал, и идет себе к кнорру. Вдруг оступился, поскользнулся. Смотрит — блестит что-то. Пригляделся. Золото. Там, где он причалил, как раз золотая жила концом выдавалась. А Эрик был человек умный, и сразу понял, что — всё.

— Как это? — спросил Порука, которому до этого места рассказ нравился.

— Не будет рая Эрику с семьей. Про виноград и козу можно еще утаить, а про золото — никак. Нельзя не взять с собой, поскольку это — золото. А привезши, нельзя не похвастать и не продать. Нельзя не нанять команду, нельзя не поехать с этой командой к золотой жиле, нельзя не вытащить из нее все золото, нельзя не привезти назад — и пошло, поехало — драки, дележи.

Никто не возражал. Все слушающие рассказ были люди взрослые и поняли, что — да, действительно, раз золото — то нельзя.

— Вернулся Эрик, поцеловал жену, обнял сына, набрал большую команду, и поехали они на десяти кнеррир в этот его Винланд. А только, прибыв, увидел Эрик, что изменился его Винланд. Весь берег льдом покрыт. И холодно. Пошли вдоль берега, сперва на юг, потом обогнули землю, повернули на север — земля там в море выдается, таким, знаете, клином. И вот там, на западной стороне, нашли — ну, Винланд или нет, а место уютное, жить можно. Не теплынь, как Эрик обещал, но сносно. Теплее, чем в Норвегии. Там и высадились. Там с тех пор и проживают.

— А куда ж золото девалось? — спросила практичная Астрар.

— А что стало с реками, козами? — спросил Порука.

— Люди верят, — сказал Гостемил, — что все это было, но исчезло — высшие силы наказали Эрика за его жадность. Ну, ладно, а ты, Порука, раз играешь на гуслях, так играй, и спой нам чего-нибудь.

Порука, не особо ломаясь, встал, принес гусли, сел снова, и пробежал по струнам. Астрар, запихав в рот арабеску с тмином и украдкой стащив со стола еще одну, изобразила лицом своим полнейшее внимание.

— Это Михал часто поет, вот, слушайте, — сказал Порука, снова проведя рукой по струнам. И еще раз.

Играть и петь одновременно у него не очень получалось, он явно предпочитал чередовать гусельный перебор с пением, но иногда, в середине стансы, вдруг дергал наугад две-три струны, временами попадая в ритм, и даже в тональность.

Оказалось, однако, что Порука наделен от рождения недюжинной музыкальностью и необыкновенно красивым тембром голоса. И даже банальная скоморошинка Михала на стандартную мелодию звучала очень проникновенно — сам Михал никогда бы ее так не исполнил.

Уж и тосковать по воображаемому прошлому начали, с неудовольствием подумал Гостемил. Только честных, мол, звал к себе Владимир. Вы выдели Владимира-то? Человек он был, вроде, неплохой — к концу правления, во всяком случае. Но звать к себе только честных — такую роскошь никакой правитель себе позволить не может, чего ж фантазировать-то зазря? То есть, придумано это, конечно, чтобы намекнуть Ярославу тонко и безопасно, не придерешься — какое он, Ярослав, ничтожество. Не в открытую, а исподволь — вон, мол, отец твой был справедлив и честен, не то, что ты. Эх! Недолюбливаю я Ярослава, но даже мне обидно как-то. Ничем он не хуже отца. Порою даже умнее. А что брата он прикончил — так, во-первых, я пристрастен, мне брат его импонировал, а доказательств у меня никаких нет, а во-вторых, если быть до конца объективным, Владимир со своими братьями поступил точно так же, и при том в кратчайшие сроки. Ну, это дела прошлые. Дождется и Ярослав — ему в следующее правление тоже оды будут петь. А дочка моя, меж тем, сидит, пением завороженная.