— Пошел вон, — устало сказал майор. — И чтобы я тебя не видел.
— У меня есть знакомый, — врач разорвал перевязочный пакет, — который кричит раньше, чем ему сделают больно… аргументируя это тем, что потом будет поздно. Иногда… кажется, что это очень разумная линия поведения.
* * *
— Ну что, Гестапо? Плохи наши дела?
— Что? — не понял Генка Остапчук.
— Ща поймешь, — Анисимов дал ему по уху.
— Ты что? — ошарашенно спросил Скокарев.
— А что?! Нас из-за этой падлы вниз послали, вот что! Вставай, Гестапо, хватит валяться.
Вован усмехнулся. И как ему раньше в голову не приходило: ГЕнка ОСТАПчук — Гестапо…
— Спецназовцы улетели, нас одних бросили… — Анисимов тряхнул Остапчука, подняв его с земли. — Нам теперь одним отбиваться, перебьют всех, как цыплят, и все из-за этой гниды…
Остапчук вырвался из рук сержанта, отбежал немного вверх по тропинке.
— Не трогай меня! — закричал он. — Приказ был! Я что, для себя…? Мне что, больше всех надо? Вы же сами… Ах вы!…
К несправедливостям мира, обрушившимся на Генку, зуботычина добавила еще одну. Скотина Анисимов! Как будто он сам не принимал в этом участия! Как будто это Генка все выдумал!
Ничего, сказал он себе, утираясь, мы еще посмотрим, кто здесь гнида, товарищ «дед»…
Над головами спускавшихся к передовой десантников два вертолета разорвали наползающий облачный фронт…
Анисимов погиб в бою. Странное дело: пуля поразила его в спину.
Генка Остапчук остался жив, и, хотя Скокарев и Воронин загремели в госпиталь, липучая кличка «Гестапо» не оставила рядового ни в лагере для военнопленных, ни в последний год службы. «Духи», которых он гонял с особенной изобретательностью и жестокостью, считали авторами этой клички себя…
* * *
Ретроспекция
Чимборазо и Котопакси…
— Выбирай! Выбирай, Гия! Ты что, уснул, Князь?!
Он спохватывается и начинает выбирать. Веревка ложится змеиными кольцами…
Вершина Сокола. Поднимались без крючьев, на одних закладках. На скорость. Потом целую неделю оба двигались с непринужденной грацией голема из Б-фильма. Все болело.
Но это потом, а пока — восторг, сладкое вино победы.
— Смотри, вон наша домашняя флотилия! — Арт (тогда еще Тем — ник он сменил после того, как прогремел бестселлер Берджесса) показывает пальцем на одно из суденышек, деловито перепахивающих Судакскую бухту. — «Ивица». А вон там — «Злата». «Марты» что-то не видно…
Они ужинали и ночевали у деда Ковача. Ивица, троюродная сестра Артема, строила Князю такие глазки, что великолепная паэлья не лезла в горло. Князь так и не понял, что за кошка пробежала через год между Артом и его родственниками. Но это была кошка очень злая и очень черная — с момента окончания гимназии Арт ни разу не ездил в Судак и не звал Князя на Сокол.
…Керос и Наварон…
— Ты его знаешь?
— Конечно, знаю… Вадим Востоков, полковник ОСВАГ.
— О чем он тебя спрашивал?
— Об Эвересте. Меня сейчас все спрашивают об Эвересте, надоело, слушай…
Он немножко кривил душой. Ему не совсем надоело… Ему, по правде говоря, даже было приятно…
Если не упоминать один маленький эпизод…
…О котором спокойно можно промолчать.
А вы знаете, что такое холод? Вы выключаете на ночь батарею, утром ежитесь при плюс четырнадцати и говорите, что вам холодно…
Так вот, холод поселяется у тебя в сердце и никуда не хочет уходить. Ты пытаешься с ним бороться, пытаешься делать какие-то движения, но при каждом шаге твои ноги пронзает такая боль, что ты воешь и воздух царапает воспаленную глотку…
И тогда ты сдаешься на милость холода, который принесет хотя бы краткое облегчение и покой…
Но тут появляется кто-то… Очень упорный кто-то… Очень настроенный не дать тебе умереть…
Игла входит в шею, и с дозой стимулятора возвращается жизнь, а с ней — боль.
— Князь! Гия! Вставай! Ну, подними свою жопу, шени деда, я же тебя не утащу, такого кабана!
Не надо меня никуда тащить. Мне было так хорошо умирать, пока ты, дурак, не появился тут.
— Давай, холера, вставай! Ножками топай, спускайся, замерзнешь ведь к гребаной матери!
И замерзну. И хорошо. И не трогай меня.
Оплеуха справа… Слева… Снова справа… Травмированные холодом нервные окончания реагируют запоздало, но остро.
— Мне… холодно…
— Холодно тебе? Ах ты скотина! Давай двигайся — и не будет холодно!
— Мне… больно…
— Больно? Ты слабак, Князь. Дешевка. Аристократ хренов. Привык, что все на блюдечке, прямо в ручки, тепленьким… И чтобы при этом все хвалили: ах, какой упорный, ах, какой умный, ах, какой смелый! А Эверест — не Главштаб, сюда на папином загривке не въедешь! Шьто, абыдно, да? — зачем он так, я же говорил по-русски лучше него, когда мы пришли в гимназию! — Настоящий мужчина, дитя гор… А на самом деле — пшик, копейки не стоит. Обиделся? Ну, дай мне в морду, если я не прав! Только я прав, а ты утрешься и останешься здесь сидеть… А я спущусь вниз и скажу, что дешевый пижон Гоги Берлиани похоронил вместе с собой все наши надежды.
Это было невыносимо. Он слабо взмахнул рукой, чтобы дотянуться до ненавистного лица, до заиндевевшей бороды — Санта Клаус хренов! — врезать по этой морде так, чтобы сосульки полетели во все стороны.
— Слабо! — прохрипел Арт. — Тебе всегда было слабо. Ты все делаешь на три четверти, а дальше кривая вывезет. Вот она я, эта кривая. Я лучше. Я умнее, я сильнее, я тебе дам сто очков вперед, и все равно обойду на финише. Я тебе отдал Эверест, бездарная ты тварь. Подарил его, ленточкой перевязал -бери! И ты все облажал! Да лучше я замерзну тут на хрен с тобой, чем скажу твоему отцу, что его сын — слабак и дешевка. Но и замерзну я не потому что у меня кишка тонка встать и двигаться, а потому что я того хочу, а чего я хочу — то я делаю. Я мужчина, а ты — так, недоразумение. Холодно тебе? — Арт стянул через голову анорак. — На, подавись!
Рванул застежку пуховки как кольцо гранаты, высвободился, бросил шуршащий пухлый ком к ногам Князя. Зубами сорвал перчатки и швырнул их в снег, потащил кверху свитер.
— Не сходи с ума… Что за… стриптиз…
Свитер полетел ему в лицо самым оскорбительным образом. Арт начал расстегивать рубашку, и это отняло намного больше времени, потому что пальцы замерзли и не гнулись. И за это время Георгий выслушал о себе много интересного, и обида в нем прямо закипела. Убить гада. Догнать и убить. Сначала силой засунуть в его поганые шмотки, а потом убить.
