Подойдя к дому, я увидел лежащего на земле со связанными руками и ногами немца. Он внимательно смотрел на меня и вроде как пытался вспомнить, где он меня видел. Но у меня было другое настроение, и шутить по этому поводу не хотелось, просто и спокойно подошел к нему и спросил на русском языке. То, что мы не те, за кого себя выдаем, он наверно уже понял.
— Ну и что ты хотел сказать?
Я прекрасно знал, что на должности командиров таких отрядов хороших офицеров Вермахта не ставили и скорее всего передо мной какой-то провинившийся или проворовавшийся типчик и рассусоливать и устраивать диспуты в мои планы не входило.
— Вы думаете после всего, что вы тут натворили, у вас есть шанс выжить?
Но вот следующие его слова меня поразили, не то слово.
— Капитан Зимин. Я могу быть вам полезен.
«О как, а вот это плохо, что мою физиономию всякие отбросы знают». Но мысль о том, что это может быть большой засадой сразу заставила напрячься. Поэтому я незамедлительно циркулярно для всех командиров подразделений сказал в микрофон радиостанции «Шторм». Это означало наивысшую опасность, и наши бойцы меня не разочаровали. Взревели двигателями бронетранспортеры, занимая позиции и бойцы, которые контролировали ближайшие подступы к небольшой площади, исчезли из вида, затаившись, ожидая нападения. Значит, уже неожиданно на нас не нападут.
— Бычок, что у нас? Гостей не видно?
— Все тихо, Феникс.
— Кукушка-Один
— Все тихо.
— Кукушка-Два.
— Тихо.
— Всем усилить наблюдение.
А сам связался с Базой и потребовал результаты радиоперехватов. В близости двадцати километров от нас никаких чужих радиопередатчиков в течении трех последних дней не работало.
— Бычок.
— На связи.
— Пройди по дороге от деревни, глянь, может кто к нам в гости торопится. На всякий случай поставь растяжки.
— Вас понял.
А вот теперь поговорим со столь информированным немцем. Вроде все тихо, значит птица то досталась информированная.
— Смотрю, моя персона становится очень популярной в определенных кругах. Ну, излагай, жертва фашизма, свою версию непричастности к злодеяниям этих унтерменшей. И запомни, жив ты до сих пор потому, что единственный из этого стада, кто был захвачен с застегнутыми штанами.
Немец криво улыбнулся и что-то попытался сказать, но нас отвлекла Катерина, которая вышла из дома, ведя за руку девчушку лет четырнадцати в изорванном платье с куклой в руке. Странное зрелище. Девочка шла на автомате и смотрела вперед пустым взглядом. Взрослая девушка с куклой. Глядя на эту картину, мне вспомнились кадры советского фильма про войну «Иди и смотри». За Катей вышел Дунаев, который нес на руках еще одно тело, завернутое в одеяло.
Катя пугающе спокойно, демонстративно равнодушным голосом пояснила, кивнув гловой на девочку с куклой.
— Это младшая, двое других уже мертвы. Еще одна без сознания.
Кивок головы в сторону Дунаева.
Она равнодушным взглядом окинула четверых связанных солдат и офицера и также спокойно констатировала.
— Изобретательные ребята. Я такое уже видела в лагере Красного Креста.
Я понял про что она. Еще до ядерной бомбардировки, наша группа получила команду выдвинуться в сторону лагеря Красного Креста, откуда по радио недолго раздавались мольбы о помощи. Мы туда прибыли почти одновременно с такой же мобильной разведгруппой из полка внутренних войск Украины, которым командовал полковник Черненко. Противника застали на месте, но опоздали. Человек пятьдесят бандитов не пожалели никого, даже своих единоверцев. Вот тогда я и пристрастился стрелять из реактивного огнемета по группам людей. Мы тоже их не пощадили. Хотя нас было и меньше, но внезапность сделала свое дело и упоенные кровью и безнаказанностью бандиты не успели правильно среагировать. О том, что мы сделали с четырьмя оставшимся в живых, никто потом не хотел вспоминать. Катя тогда была уже в нашей группе. Но вины за собой не чувствовали.
Вот и сейчас страшно было смотреть на привлекательную девушку, в спокойных глазах, которой уже написан приговор. Тут же стояли Воропаев, Дунаев и Валера Бойко, который так лихо расколол часового на привале.
Все смотрели на меня, ожидая решения. Я еще раз пробежался взглядом по лицам. Воропаев уже не был похож на того восторженного мальчишку, которого я впервые встретил на лесной дороге под Могилевом. Пока лежал госпитале, успел много прочитать о войне и его мотивация и психологическая накачка не вызывали сомнений. Игорь Дунаев, положив сверток с телом девушки на землю, мрачно смотрел на пленных, сжимая в руках трофейный автомат. Лихой капитан-лейтенант только сейчас столкнулся с войной в таком виде. До этого он как военный моряк видел ее в другом свете, в разрезе своей специальности. А прапорщик Бойко вообще был спокоен. У него была своя история, которую он никому не рассказывал. Мне было известно только то, что он пришел к Черненко после гибели своей семьи, когда татары в степном Крыму, в районное поселка Войково, остановили несколько автобусов с семьями сотрудников МВД. Нам тогда еще зачитывали телеграммы об этом событии. Как обычно перекрыли дорогу женщины и дети, а под их прикрытием подошли боевики и в упор открыли огонь по охране. Из гражданских, кому повезло, тех разобрали в близлежащие поселки в качестве рабов. Бойко не повезло. Его семью расстреляли прямо там. После этого, его счет татарских боевиков и наемников, был достоин снайпера-профессионала и постоянно увеличивался.
Ну что ж по подвигу и награда. Я достал пистолета, чуть оттянул затвор и демонстративно посмотрел на патрон в патроннике. Это послужило сигналом к действию. Мои соратники стали доставать свои пистолеты, в основном трофейные Парабеллумы и передергивать затворы. Через сорок секунд дворик дома, где всю ночь насиловали четырех еврейских девочек, огласился хлопками пистолетных выстрелов и диким воем. Это продолжалось около пяти минут, когда крики и всхлипы затихли после контрольных выстрелов в голову.
Бойко и Воропаев деловито подхватили обер-лейтенанта и выволокли его через калитку, оставив во дворе четыре трупа с перебитыми пулями коленями, локтевыми суставами, ребрами. За ними вышли и мы. Катя вывела девочку, которая все еще была в шоке, а Игорь вынес свою ношу, которую на время положил во дворе.
Немец, обалдев от такой расправы, несколько минут пытался прийти в себя. Для ускорения этого процесса пришлось ему отвесить несколько затрещин.
Когда он более ни менее пришел в себя, то попытался поиграть в гордого офицера Великой Германии, но и тут помогла смекалка бойцов из будущего, прошедших грязную гражданскую войну. Методикой ускоренного допроса в полевых условиях в той или иной мере владели почти все, поэтому через десять минут хрипя от боли, оберлейтенант запел соловьем.
