Насколько легче было с Петром Великим! Достаточно убедить одного-единственного человека... Всех остальных уже он сам убедит - увесистым дубовым аргументом. Потерять голову на плахе при строгом правителе тоже легче: но эта угроза, как теперь видно, представляет едва ли не единственный способ добиться проку от ленивых и своекорыстных царских холопов.
Дружба с Адмиралтейством нужна необходимо; поскольку с нынешним его распорядителем никак не поладить, под голландско-немецко-шведско-датскую персону Сиверса надо учинить подкоп. Руководствуясь этим соображением, еще до переезда двора в Москву я постарался сдружиться с британцами на русской службе. Во главе с адмиралом Томасом Гордоном, следующим по старшинству после вице-президента коллегии, они составляли тесно сплоченную группу в морском ведомстве. При близком знакомстве с их настроениями и действиями беспокойство покойного короля Георга относительно России перестало казаться совсем уж беспочвенным. Эти люди хранили упорную непримиримую вражду к Ганноверской династии, готовясь в первый удобный момент выступить на стороне Якова Стюарта. Георгианские шпионы, коих немало среди петербургских англичан, несомненно доносили своему государю о планах якобитского десанта на русских кораблях из Архангельска и о прочих подобных авантюрах.
Как водится, жаждущие реванша рефюжье сильно преувеличивали свои шансы. Вооруженные торговые суда (военных в Архангельске не было) против Royal Navy - это даже не смешно. Ну, предположим, удастся им ночью или в тумане проскользнуть, высадить несколько сот сторонников Претендента: затея кончится крахом, когда подоспеет ближайший королевский полк. Надежды, что весь английский народ готов в едином порыве подняться против узурпатора, что на другой же день у повстанцев будет хорошо оснащенная двадцатитысячная армия, что тайные сторонники соберут на содержание оной два миллиона фунтов, - явно противоречили моим собственным сведениям о положении в этой стране. Для меня имело значение другое: факция, в которую входит четверть капитанов и половина флагманов Балтийского флота, стала продвигать план возобновления корабельного строения в Соломбале и создания беломорской эскадры. По достижении сей цели наши пути разойдутся - только до этого еще далеко. За недостатком денег, дело покамест ограничивалось обсуждением вопроса и подготовительными мерами.
Задел по адмиралтейской части на севере был. Во время шведской войны отец и сын Геренсы построили на Соломбальской верфи семь пятидесятидвухпушечных смоллшипов и несколько фрегатов. Корабли строились быстро и дешево - но столь же быстро пришли в негодность. Отсутствие в пределах досягаемости дуба и невозможность его доставки по разумным ценам заставили ограничиться сосной и лиственницей, что кладет предел как размерам судов, так и долговечности оных. Для торгового мореплавания быстрый оборот дешевых кораблей приемлем: своими трехмачтовиками баженинской постройки я был, в общем, доволен. Адмиралтейство предъявляет более строгие требования. Удовлетворить их, в принципе, мнилось возможным. На Каспии при мне заложили ряд опытов с пропиткой древесины смолою обыкновенной, нефтяной и каменноугольной. Делать окончательные выводы - сроки не вышли, однако плодотворность избранного направления сомнений не вызывала. Воображению рисовалась громадная печь, свод которой образует каменную ванну с кипящей смолой, способную вместить целый шпангоут. После железогрейных печей Тайболы, ничего экстраординарного. Единственная неясность - окупятся ли расходы на обработку дерева удлинением срока службы, или же быстрое обновление корабельного состава окажется предпочтительней.
Расположение Архангельска на большой реке, текущей из глубины России, отвечает назначению торгового порта; но военная гавань из него никудышная. Устье Двины для линейных кораблей слишком мелко: переводить оные через бар приходится на камелях. С ноября до конца мая стоит лед, а господствующий в летнее время ветер с норда и норд-оста затрудняет выход из Белого моря: сей маневр может занять месяц, а может и полтора. Последний недостаток отчасти разделяет Кола. У поморов есть поговорка, дескать, Кольская губа - что московская тюрьма: нескоро выйдешь. Так что, задумав держать флотилию на севере, для нее надо прежде найти место.
Пока медлительные шестерни канцелярского механизма неспешно пережевывали возникшие вопросы, я завязал переписку с Никифором Бажениным. Федор Андреевич, вослед своему брату, умер в позапрошлом году, и верфь унаследовали четверо его сыновей. Из них самым годным был младший, когда-то служивший в токарне у Нартова; остальные больше несли из дела, чем в дело.
На правах крупнейшего заказчика (через железоторговую компанию и персонально, как приватный судовладелец) генерал Читтанов выразил беспокойство по поводу несогласий Никифора с братьями; осведомился о способности исполнить контракты; спросил, не нуждается ли он в кредите под умеренный процент для размежевания с родственниками, а напоследок предложил поговорить с видными горожанами: будут ли от них пожелания касательно отмены оставшихся ограничений заморской торговли? После переезда двора в Москву таможенные привилегии Санкт-Петербурга лишились основания, и мне бы не стоило большого труда провести нужные меры в Комиссии по коммерции. Прозрачный намек гарантировал исполнение братьями всех моих желаний, иначе архангелогородцы их на клочки растерзают. Держать Баженина-младшего на долговом поводке, или же навязаться в компаньоны - не суть важно. В любом случае деньги означают господство. Собственные мои промыслы отчасти строились так, что некоторые приказчики для внешнего мира выглядели самостоятельными негоциантами - в действительности гораздо менее свободными, чем крепостной на оброке.
Окончательно судьба Вавчуги должна была решиться зимою, когда Никифор приедет в Москву; но еще раньше очередное письмо обременило его новой заботой. Рассчитать, какие средства понадобятся для восстановления Соломбальской верфи (или расширения Вавчугской, если это удобней) с прицелом на строительство линейных кораблей четвертого класса, по два в год. Этот запрос предписывалось хранить в тайне.
Как ни странно, охлаждение моих отношений с Дмитрием Михайловичем Голицыным не подорвало дружбы с Михаилом Михайловичем. Фельдмаршал чтил главу рода на старинный манер - вплоть до того, что не смел садиться, когда тот вставал; уж не говорю о согласной баллотировке в Верховном Тайном Совете. Но в сем добровольном рабстве имелись свои сатурналии.
Позволю себе предположить (не ручаясь за верность догадки), что в военных вопросах он тайно сознавал собственное превосходство над старшим братом и воздавал должное коллегам без оглядки на него. Мое удаление от марсовых дел на репутацию не влияло. У нас нередко завязывались откровенные разговоры - как однажды после беседы с герцогом Лирийским.
