— Ну и что? Потом все равно экзамены сдавать — ни разу не слышал, чтобы кого заранее срезали.
— А что там проверяют, знаешь?
— Э, — удивился я, — действительно без понятия. Уже не тот возраст. В мое время процент высчитывали по отношению к населению. Сколько-то там положено было принимать христиан, суннитов и иудеев и ни в коем разе не превышать. Но это уже потом, после экзаменов. Лишних просто не пропускали — хоть на десятку сдай. Отдельный конкурс получался среди иноверцев, кто лучше, а кто хуже. На саклавитов это не влияло. Мы шли чисто по результатам экзаменов.
— А мы живем при Республике, — с иронией сообщила она. — Официально закона нет, а неофициально проверяют имущественное положение. У кого родители богатые — либо должны платить за обучение, либо искать, где учиться в другом месте. Можно, например, в Германии. Но это только тем, у кого родители за границей работают. Самостоятельно не шибко пускают.
— Стоп. Еще раз. В высшие учебные заведения стараются принимать из бедных семей и при этом снижают отметки лучше подготовленным? Интересно звучит. Я всерьез оторвался от жизни в родной стране.
— Не так. Оценки никому не снижают, но заранее предупреждают, что если у твоих родителей доход выше определенного уровня, то лучше не идти в общем потоке. Есть отдельная группа за серьезные дирхемы. Все равно специально срежут на экзамене. Страна нуждается в специалистах, и тебе никто не мешает учиться, но если ты богатый, то платишь за обучение, а если бедный — он получает возможность за счет богатого. Вроде бы справедливо, тем более что принимают по-прежнему по результатам экзаменов, но, как всегда, гладко было на бумаге, а забыли про овраги. Есть ребята, — она помолчала, подыскивая слова, — которые хотят учиться, а есть — кто пытается делать себе карьеру за счет происхождения и выступлений на собраниях. Языком трепать — не трупы в прозекторской резать. А платные, естественно, вместе кучкуются и на остальных свысока смотрят. Они ведь действительно очень часто лучше подготовлены. Если у тебя папа профессор или с хорошими деньгами, так репетиторы будут совсем другого уровня, чем обычные подготовительные курсы. А в целом получился гадюшник натуральный, который еще осложнен нежеланием руководства серьезно расширять сеть уже существующих вузов.
Считается, что много средних специалистов — хуже, чем немного, но качеством хороших. Планы четко предусматривают, сколько требуется и почему. Выкладками со студентами не делятся, но если уж попали в универ, студенты будут держаться зубами. И не сказать, что зря. Качество преподавания и практика у нас на самом деле были лучше, чем в Берлинском, но у нас еще вечно подсиживали друг друга. Неприятно очень было. Я-то вообще ни нашим ни вашим. Не из детей фабрикантов, но и не из рабочей семьи. Болталась… как это самое в проруби. А немецкий я с детства знаю. В здешнюю школу ходила до всего этого. — Она неопределенно махнула рукой. — Папа тогда от своей компании с «Байером» работал по контракту, и мы в Гамбурге жили, так что и проблем никаких. Деньги за обучение почти такие же — что на Руси, что в Германии, разницы особой нет. Раньше немцы нормальные были, без этих массовых маршей и криков про несправедливый Парижский договор. Или я просто не замечала. Нигде нет полного счастья. Не одно, так другое. Ну да все равно уже почти закончила. Еще полгода — и все. Потом придется подучить нашу терминологию и парочку экзаменов пересдать, но диплом признается.
— И что, так везде?
— Точно не скажу, зачем зря врать, но в столице так. Не только на медицинском — везде. Вот в средних учебных заведениях и профтехучилищах, говорят, никаких проблем. Но надо ж понимать, что туда богатенькие сынки не рвутся. Там все больше из села, после того как землю потеряли, и рады зацепиться за городскую жизнь, получив профессию.
— А! — сказала она обрадованно. — Едут наконец.
По дороге в нашу сторону приближалась целая кавалькада. Две полицейские машины, «скорая помощь» не пойми зачем и легковая в уже тяжком возрасте, со следами столкновений на бортах и при отсутствующем бампере. Из нее вылез немолодой усталый человек с морщинистым лицом и, задав пару вопросов, направился на осмотр, прихватив с собой молодого парня в форме и не менее пожилого врача. Догадаться было несложно. Тот небрежно нес в руке типичный баул с медицинскими инструментами, а чтобы еще проще было, громогласно возмущался необходимостью ползать в снежной слякоти и осматривать труп, вместо того чтобы спокойно спать в тепле.
— Ну, — нетерпеливо спросила Любка топчущегося рядом розовощекого полицейского, — мы можем ехать теперь?
— Вот Груббер разрешит — и поедете, — он показал на пожилого, не дожидаясь ответа, — это Груббер. Он из крипо,[48] а мы только на подхвате. Хотите — валяйте сами спрашивать, а мне не по должности, только не советую. Очень не любит, когда ему мешают.
Мы переглянулись, и я пожал плечами.
Минут через десять Груббер вернулся и скомандовал… К сожалению, не отпустить нас восвояси. Сразу набежала целая толпа розовощеких, меня отвели в сторону, посадили в машину, и нас часа два отдельно спрашивали, явно желая найти нестыковки в показаниях. Вопросы, вопросы, опять вопросы и резкое возвращение уже к заданным, когда, по идее, бдительность уснула. Никакой грубости, но я долго не мог сообразить, в чем именно нас подозревают. Уж точно не в убийстве.
— Поехали, — говорю Любке, как освободился. Она, очень злая на вид, уже стояла у «форда», пытаясь прикурить очередную сигарету на ветру.
— Нет, — с возмущением воскликнула она, — чтобы я еще в свидетели пошла! Мимо надо проезжать — пусть кого угодно убивают. Полдня псу под хвост, а вместо благодарности — невнятные подозрения и странные вопросы.
— Если подумать, то как раз понятно, — «скромно» показал свой глубокий ум, забыв упомянуть, что дошло тоже не сразу. — Полицейские нашего покойника сразу узнали. И это дело им сильно не понравилось. Я бы сказал, очень сильно. Про документы спрашивали.
— А ты все-таки пошарил в карманах? — невинно спросила Любка. — Мне не показалось? Я им про твои карманные подвиги ничего не сообщила. Ну захотелось известному журналисту кошелек стырить — мне что, жалко? Вдруг поиздержался!
— Да не было у него ничего. Вообще! Оно и странно. Человек одет прилично, на руке золотые часы, а в карманах абсолютно пусто. Ладно бы деньги или ключи — ни удостоверения личности, ни платка носового. Убили не здесь… Меньше всего на грабителей тянет. Знаешь, где Бюловштрассе?
— В центре, а что?
— Туда едем. Дом семнадцать.
