К оконным рамам были прикреплены небольшие вазы с белыми розами. Два ряда кабинок, по четыре с каждой стороны, разделенные проходом посредине, сообщались с вагоном-кухней. Кожаные сиденья в каждом отсеке были изумрудно-зелеными, в тон фарфору.
– Я едва помещаюсь в кабинке, – со смехом сказала Паппина. – Сколько нам еще ехать?
– Двадцать часов, – ответил Луиджи, поправляя диванную подушку, чтобы жене было удобнее.
Энца и Чиро проскользнули в кабинку и уселись напротив.
– Они только что поженились, – сообщил Луиджи официанту.
– Мои поздравления, – поприветствовал тот новобрачных. Черная форма с именной золотой планкой на груди придавала ему сходство с генералом. – Смотрю, вы заказали торт.
Чиро поцеловал Энцу в щеку.
– Ладно, мальчики. Вы получили то, что хотели, то есть нас. Что вы будете делать в Миннесоте, известно. А мы? Тебе-то скоро будет чем заняться, – Энца улыбнулась Паппине, – но кем буду я?
– Моей женой, – ответил Чиро.
– Я люблю работать. В Хиббинге нет оперы, но я могу шить для всех. В конце концов, мы же только что из Нью-Йорка, и перед отъездом я специально отследила все последние модные новинки, которые наверняка не успели добраться до западных штатов. Я смогу шить для девушек Железного хребта очаровательные платья и пальто с парижским шиком.
– Я тоже немного шью, – сказала Паппина. – Только что-то обыкновенное.
– Помощь понадобится. Одежда, занавески, распашонки – мы все будем шить! – объявила Энца.
Чиро поцеловал ее руку.
Энца удивлялась собственному воодушевлению. Она была так привязана к Нью-Йорку. Обожала его блеск, утонченность, энергию. Она и представить себя не могла в каком-то ином месте Америки, а теперь с энтузиазмом ждет обустройства в неведомом краю. Да, она доверила Чиро свое будущее. Но вовсе не поклялась подчиняться ему во всем. Идею, что женщина обречена маячить за спиной мужчины, она для себя отвергла давно, в день первой получки. И планы заняться в Миннесоте шитьем объяснялись вовсе не желанием занять себя, сохранить навыки или заработать на карманные расходы. Нет, она намеревалась внести свой вклад в семейный бюджет, стать мужу равноправным партнером.
Чиро, сделав ей предложение, словно сделал ставку, и в тот же самый день Энца сделала собственную. Она вкладывала деньги и свои способности в партнерство, которое – она была убеждена – станет успешным. Вот что порождало в ней воодушевление. Покручивая на пальце кольцо, Энца думала, что оно ей в самую пору, – кольцо, которое Чиро носил с детства, с которым он слился. Теперь их жизни тоже слились.
Чиро и Энца лежали в обнимку на верхней полке спального вагона. Шторки они раздвинули. Мимо плыли сиреневые холмы Пенсильвании, залитые лунным светом.
Огонек фонаря в далеком амбаре, мерцание свечи в окне на краткий миг пробивали лиловую мглу, точно пляшущие во тьме светлячки. Но остальной мир тонул во тьме, мимо которой они летели навстречу своему будущему.
Свадьбу они отпраздновали, заказав в вагоне-ресторане шампанское и торт, к которому официант принес серебряное блюдце с маленькими шоколадками, присыпанными сахарной пудрой и украшенными фиалками из глазури. Весь вечер они смеялись и болтали по-итальянски, точно зачарованные мелодией родного языка.
В купе Энца переоделась в пеньюар, сшитый для нее Лаурой, – из белого атласа, длиною в пол, с украшенной кружевом накидкой. Слишком уж затейливое одеяние для поезда, подумала Энца, но, не надев его, она обидела бы Лауру. Да и кроме того, в этом кружевном облаке она ощущала себя Мэй Мюррей в объятиях Рудольфо Валентино.
Поезд несся под собственную мелодию – перестука колес и ровного гудения мотора. Когда они в первый раз занимались любовью, Энце казалось, что она куда-то летит, что любовь – это сон, от которого она никогда бы не пробуждалась. Наконец-то она поняла, почему этот акт, такой естественный и такой обыденный, считается священным.
Чиро был опытен в любви, но и он чувствовал, как Энца словно окутывает его всего, растворяется в нем. Реальность, о которой он мечтал, оказалась куда ярче, чем в воображении. Его тело больше не принадлежало только ему, оно стало и ее телом тоже, двое слились в одно. Теперь Чиро ни в чем не смог бы ей отказать – он бы обшарил весь мир, лишь бы принести ей хоть крупицу счастья. Энца отзывалась на его ласки без своей обычной сдержанности, и ее податливость врачевала его сердце, растворяя тоску одиночества, что не отпускала Чиро с той минуты, как он расстался с Эдуардо на вокзале в Бергамо.
Ладонь Чиро скользнула вверх по бедру Энцы, он плотнее прижал жену к себе.
– Когда любишь кого-то, думаешь, что знаешь о нем все. Расскажи мне о себе что-нибудь, что мне неизвестно. – Чиро поцеловал ее в шею.
– У меня в кошельке сто шесть долларов.
Чиро тихонько рассмеялся:
– Браво!
– И они твои, это вклад в обувную мастерскую.
– Наши, ты хочешь сказать.
– Наши, – тоже засмеялась она.
– Я увез тебя от жизни, которую ты любила?
– Я скучаю по Лауре и по опере. И по арахису в сахаре на углу Сороковой улицы и Бродвея.
– Думаю, арахис у тебя будет.
– Спасибо, муж мой.
– А как насчет синьора Карузо?
– Да, его мне тоже не хватает. Но, кажется, теперь я понимаю, о чем поется в его ариях. Счастливая жизнь обязательно держится на любви – он утверждал это каждой нотой. Мне не хватает его умения относиться к каждому человеку как к особенному. Знаешь, он заставлял нас всех смеяться. Я научилась понимать хорошие шутки и умные разговоры. Но с тобой у меня все это есть.
– Ты боишься?
– Почему я должна бояться?
– Мы направляемся в Хиббинг, а он может тебе не понравиться.
– Ну, если мне там не понравится, отправимся еще куда-нибудь.
Чиро рассмеялся:
– Va bene.
– Я представляла это совсем не так.
– Замужество?
– Любовь. Знаешь, это в самом деле чудо. Быть так близко. В этом есть красота.
– Как и в тебе. Отец сказал моему брату одну вещь, значения которой я до сих пор не понимал. «В этом мире остерегайся того, что означает все или ничего». Но теперь я понял, что лучше, когда оно значит все. – Чиро поцеловал ее, провел кончиком пальца по шраму над бровью. Тот был еле различим, в нить толщиной и длиной не больше ресницы. – Откуда это у тебя?
– Из Хобокена.
– Упала?
– Ты правда хочешь знать?
– Я хочу знать о тебе все.
– Ладно. Был один человек на фабрике Меты Уокер, не дававший проходу девушкам, и однажды он напал на меня. Но сначала целый месяц приставал с оскорблениями. Я отбивалась, я была в такой ярости, что наверняка бы справилась. Но упала на пол и напоролась на торчащий гвоздь. А спасла меня Лаура. Напала на него, размахивая портняжными ножницами.
