Новость же, что германский император 18 марта в храме Святого гроба Господня возложил на себя корону иерусалимского короля, причем даже без церковного обряда коронования и проведения богослужения, дошла до Руси в самом начале мая, то есть через полтора месяца. В июле Константин уже знал, что месяцем ранее Фридрих II вернулся в Италию.
В следующем 1230 году Константин через две недели узнал обо всех подробностях жаркой сечи, в которой Бела IV в пух и прах разбил войска австрийского герцога, позванного венгерской знатью, взбунтовавшейся против своего короля. Через три недели было получено и известие о том, что на троне Чехии воссел Вацлав II, сын Пржемысла Отокара I.
28 августа с Фридриха II было торжественно снято отлучение, 1 сентября в Ананьи состоялось его демонстративное свидание с Григорием IX, а в конце сентября Константин уже сосредоточенно размышлял о том, что уж не крестовым ли походом на Русь расплатился германский император за это примирение. Особенно с учетом того, что на переговорах присутствовал глава Тевтонского ордена Герман фон Зальца.
Еще не в каждом княжестве и пфальцграфстве был известен указ императора, который он издал в 1231 году в Вормсе, а перед Константином уже лежал его текст.
Может быть, даже в Европе далеко не каждый из могущественных королей и прочих многочисленных властителей слышал про указ Григория IX о введении монашеской инквизиции, которую с 1233 года доверили псам господним [170] , а вот Константин уже имел этот текст.
Да и перевод «Корпуса канонического права» [171] , изданного Григорием IX, составленный старым знакомым, доминиканцем Раймондо Пеннафорте, тоже появился у Константина всего через два месяца после его выхода в свет.
– Смотри, Евпатий, – заметил тогда Константин своему боярину, показывая листки бумаги. – Казалось бы, что каждый властитель хочет держать и на самом деле держит свои помыслы и чаяния в глубокой тайне, порой не доверяя их даже самым ближним, но как только он издает какой-либо указ или иной документ, так сразу можно понять, чего он на самом деле хочет, к чему стремится, о чем мечтает. Надо только внимательно его прочесть, а читая, думать не о том, что человек в нем говорит, а зачем он это говорит. Поняв это, можно угадать и его дальнейшие поступки. Хочешь, предскажу, что будет дальше? – усмехнулся он.
Так что, когда купцы с ужасом рассказывали русскому царю о кострах, ярко запылавших в Тулузе, Альбе, Кагоре и Нарбонне, Константин не удивлялся – одно неизбежно следовало из другого. Если иметь в руках всего несколько звеньев, то, следуя логике, можно спокойно восстановить всю цепочку.
И Евпатий Коловрат тоже не удивлялся, услышав про костры и еретиков. Зато он дивился своему государю, столь точно предсказавшему все задолго до случившегося.
Вообще, все, что касалось германского императора и римского папы, находилось под особым контролем. Причина тому была проста – именно Священная Римская империя наряду с Францией являлась основным поставщиком рыцарей-авантюристов, которым не сиделось дома.
Если Фридрих II помирится с римским папой, то это может очень жестоко отозваться на Руси. Тем более что после внесения выкупа датского короля Вальдемара II пришлось освободить, а он после своего плена особой любви к Руси тоже почему-то не питал.
В таких условиях даже два или полтора месяца ожидания новостей – непозволительная роскошь, а если начинать все выяснять в подробностях и деталях, то запросто могло получиться, что это донесение уже никому не нужно.
Вот почему первая заповедь всех русских разведчиков того времени, вне зависимости от того, осуществляли они официальную дипломатическую миссию или числились простыми подручными купцов, гласила: «Узнай и отправь весть, а уж на Руси разберутся, худое или хорошее она предвещает».
Иной раз не обходилось и без накладок. Согласно донесению, полученному в 1234 году, римским папой был объявлен крестовый поход, но в нем не сообщалось, против кого именно. Константин хорошо помнил, что следующая попытка освободить святые земли должна была состояться не раньше конца сороковых годов. Альбигойцы отпадали тоже – головешки на юге Франции уже затухали.
Логический вывод напрашивался только один: цель похода – Русь. Логику подкрепляли и некоторые рассказы о характере римского папы Григория IX. Ему было уже восемьдесят лет, когда он в марте 1227 года возложил на себя тиару, но запальчивый и темпераментный старик никогда не отличался любовью к компромиссам и терпеть не мог уступать хоть в чем-то.
Государю пришлось объявить срочный сбор полков, отправить людей для проверки готовности всех прибалтийских крепостей к осаде, немедленно бросить все, что имелось под рукой, в Санкт-Петербург, который не имел надежной защиты. Его и заложили всего-то год назад. Словом, волнений хватило, а спустя две недели выяснилось, что тревога ложная.
Нет, сам крестовый поход был действительно объявлен. Более того, войска герцога Брабантского, а также графов Голландии, Клеве и Ольденбурга уже выступили, но не на Русь.
Оказывается, все эти армии были направлены против взбунтовавшегося племени стедингов, живших между Фрисландией и Саксонией. Положившись на природную естественную защиту своего края, непроходимые болота и целую сеть рек с топкими вязкими берегами, стединги наотрез отказывались платить десятину и покоряться людям графа Оттона Ольденбургского, которые обнаглели настолько, что беззастенчиво глумились над их женами и дочерьми.
После того как все выяснилось, на Николку было жалко смотреть. Парень весь извелся, виня себя за неверное сообщение. Успокоился он лишь тогда, когда Константин прилюдно, на царском совете малого круга, искренне поблагодарил Торопыгу за то, что его люди вовремя известили о крестовом походе.
– Лучше лишний раз побегать, готовясь отразить нападение, которого нет, чем упустить то, которое произойдет на самом деле, – заявил он во всеуслышание.
Зато в другой раз, уже в 1235 году, когда неистовый старец Григорий IX, злобно топая красными туфлями, все-таки сумел организовать долгожданный крестовый поход против Руси, русские полки были настороже.
Впрочем, тут как раз особой заслуги агентуры не было. В роли добровольного «стукача» выступил сам император, который уже давно, со времен своего крестового похода, питал жгучую неприязнь к римскому папе.
И дело было вовсе не в том интердикте, который наложил на него Григорий IX за первоначальное возвращение. Ему стало чисто по-человечески обидно.
Да, он практически не воевал с неверными и гораздо чаще сходился с ними не в грозных сражениях и не в смертоносных поединках, а в шатре переговоров. Да, его договор с египетским султаном ал-Камилом I можно было назвать даже не просто мирным, а союзническим, поскольку император обязался защищать султана от всех его врагов, даже если это будут христиане.
