— Интересно, — заметил он, — а так теперь все предметы легко учить можно? И почему-то грамматика все равно не продвинулась.
— Не все. Это помогает только зубрить, запоминать, слова, фразы, а там, где требуется логическое осмысление, гипнопедия бессильна.
Ну и это тоже нехило, подумал Виктор. Можно запихнуть справочники, стандарты, факты и пусть человек разбирается с тем, что у него само всплывает в мозгу. А вот дальше начинается самое интересное. Факты можно подтасовать так, чтобы человек, их анализируя, приходил к заранее заданному выводу. Человек — во многом статистический аппарат: от того, что в него заложишь, во многом зависит то, что выйдет. Правда, это можно делать и без гипнопедии. Но тогда человек может сам влиять на то, что воспринимать, и как к этому относиться. А тут это сразу прямо в мозг закачивают, без всякого личного контроля индивида. Как там — регулировать человеческую память и прочее… И прочее. То-есть регулировать сознание. В конце концов, можно закачивать в мозги простые лозунги, которые получатель и должен воспринимать некритически. Бога нет. Сталин жив.
— Вы знаете, несмотря на ограниченность, гипнопедия иметь большое будущее. Ученые собираются делать на базе этого маленькие приборчики на транзисторах, которые можно покупать в магазине и подсоединять к телефону. Вы включаете аппарат, набираете номер, и по телефонной трубке вам диктуют слова или цифры для запоминания, а аппарат передает ваши показатели на центральную машину, которая подбирает оптимальный режим введения вас в гипнотический сон. Только представьте, как далеко в своем развитии уйдет общество, где все будут знать три-пять, а то и десять и больше языков! Сколько произведений будет прочтено в подлиннике! Как быстро будут осваиваться в нашем производстве открытия зарубежной науки!
— Но ведь для этого надо телефон в каждую квартиру. Это одних проводов сколько уйдет…
— АРТ! Вы совершенно забыли про АРТ! Да, их пока мало, они дороги, но я сама читала в "Науке и жизни", что скоро АРТ будет у каждого! В Брянске, — она понизила голос до полушепота, — в Брянске будут делать для них оборудование. Когда-то люди сидели при свечах. А сейчас, посмотрите: свет- у всех, динамики — у всех, а ящики? И ящики скоро будут у всех. Вы видите?
— Конечно.
— Ну вот, и АРТ, уверяю вас, будет у каждого.
"А не потому ли тут так взялись за мобильники, что… У нас их только недавно догадались использовать для влияния на массовое сознание. А если здесь уже просекли фишку…"
— Ну, мы отвлеклись от урока. Давайте еще раз проверим по тестам. Здесь на трафаретике слова, в окошки пишете на листе перевод, потом сверяем.
"Интересно, что будет здесь после всех этих инноваций в семьдесят восьмом. Неужели общество людей, которые все, меру своих способностей, отдают себя работе, берут из общего котла, умеряя свои аппетиты по размеру этого котла, и счастливы в меру гармонии между самоотдачей и аскетизмом? То-есть, проще говоря, они тут к восьмидесятому году коммунизм построят? Безо всяких лозунгов, на эндорфинах и гипнопедии? И чего еще они придумают, сменив Маркса и Энгельса на генетику и кибернетику? Может быть, это даже хорошо, что у нас эти науки некоторые встречали со скепсисом? А то кто его знает, чего наворочали бы товарищи ученые при тогдашнем политбюро с Хрущевым и программой построения светлого будущего".
Занятия с перерывами продолжались до вечера. Усталости не чувствовалось, но к концу дня масса слов стала совершенно непроизвольно носиться в мыслях Виктора, и в конце концов он непроизвольно, без всякой причины ляпнул что-то вроде "нойес бедойтунг".
— Пожалуй, надо останавливаться, — сказала Зоя Осиповна. — Такой нагрузки я еще никому не давала. Но, понимаете, мне дали так мало времени…
— Вы не волнуйтесь, — ответил Виктор. — Что получится, то получится.
— Да. Что получится, — она как-то беспокойно замяла в руках тетрадку в черном коленкоровом переплете, в которой была записана программа занятий. — Я, наверное слишком форсирую, слишком… Извините…
— Зоя Осиповна, — спросил Виктор, — у вас что-то случилось?
— Нет, нет, ничего. У меня ничего. Понимаете… понимаете, нацисты уничтожили десятки тысяч евреев только потому, что… потому что у них такая национальность, и все… десятки тысяч стариков, детей, женщин, людей совершенно безобидных и порой просто беспомощных…
— Понятно, — сказал он, а про себя подумал: "А у нас они уничтожили миллионы евреев. Миллионы славян, миллионы людей других национальностей… Хорошо, что она никогда не будет об этом знать"
— У нас об этом долго старались не говорить. Пока они строили нам заводы, электростанции, давали новые технологии. Нет, я понимаю, так надо было, это сохранило столько жизней во вторую финскую и японскую…
— Я вас понимаю. Очень хорошо понимаю.
— Отомстите им. Я хочу, чтобы вы им отомстили… Я не знаю, что вы будете делать… что вам поручили… я не хочу знать, это мне не положено… только выполните это, пожалуйста, я вас умоляю… за них, за всех.
— Зоя Осиповна… Какого ответа вы от меня хотите?
— Ничего не отвечайте, не надо. Простите, я не выдержала и наговорила кучу лишнего.
"Ну что, что ей сказать… Нельзя даже подтвердить ее догадки. Мало ли"
— Зоя Осиповна, в моей семье есть погибшие по вине нацистов.
Зоя вскрикнула и прижала левую руку ко рту, глядя на Виктора большими круглыми черными глазами.
— Простите, еще раз…
— Не надо. Я понимаю, почему надо форсировать подготовку. Будем форсировать, насколько получится. Мне больше нечего вам сказать.
Поразмыслив, Виктор решил, что максимально интенсифицировать подготовку он сможет, максимально отвлекаясь и переключая внимание после нее. Поэтому, поужинав, он отправился на последний сеанс в "Ударник", на этот раз — в синий зал. Там шла картина под названием "Маэстро, музыку!"; Виктору почему-то показалось, что это должна быть комедия.
Хроника перед картиной была длинной, черно-белой и в основном была посвящена приближающемуся Дню Советской Армии. По экрану двигались танки, бегали солдаты в разгрузочных жилетах — видимо, здесь до них додумались самостоятельно — взлетали в небо ракеты и взрывы уничтожали старые Т-28 и БТ. Танки эпохи Тухачевского служили делу обороны страны, побывав лишь в ограниченных военных конфликтах, а то и просто простояв в запасе до момента, когда их решили отправлять в переплавку.
Что-то тревожное было во всей этой череде рапортов о высокой боевой выучке и готовности дать отпор любому врагу. Подростки в зале восторженно шептались, когда на экране стремительные, как гарпуны, зенитные ракеты, разносили на куски самолеты-мишени ("Во! Смотри! Впервые показывают!"), а на учениях солдаты успешно укрывались в щелях и окопах, спасали боевую технику, когда на горизонте вдруг вырос настоящий гриб ядерного взрыва. Виктор понял, что часть этих солдат, да может, кто-то и из операторов, скоро умрет от лучевой болезни, потому что судьба не дала человечеству долгого срока искать пути выживания в будущей катастрофе; кто-то должен был идти в разведку и, возможно, не вернуться. Виктору вдруг стало мучительно стыдно перед этими бойцами за то, что они сейчас жертвуют своими здоровьем и укорочением жизни за других и за него тоже, а он хотел подставить вместо себя кого-то другого, да и сейчас не сказал ни да, ни нет. Отмолчался. Правда, события развивались по принципу: "Молчание есть знак согласия". Галич как-то пел "Промолчи — попадешь в палачи", но это, оказывается, не всегда и не везде. Во всяком случае, в этой реальности все вроде так же, но многое иначе.
