— Только не смейся, Маргарита…
Она подняла голову и вопросительно поглядела ему в глаза:
— Ты имеешь в виду этого чокнутого Готье и ту пресловутую стрелу?
— А почему ты подумала именно о них? — с серьезным видом осведомился Тибальд.
Маргарита слегка смутилась.
— Но ведь это была чистая случайность, — будто оправдываясь, сказала она. — Всего лишь совпадение и ничего более.
— А вот я считаю иначе.
— Воля Божья?
— Зачем так высоко метить? Бери чуть ниже — просто судьба. Почти как в сказке.
— В какой сказке?
— Да так, к слову пришлось. Вот только что вспомнил одну славянскую сказку…
— Славянскую?! Ты знаешь славянские сказки? И много?
— Всего ничего. Не больше дюжины.
— Ты просто чудо! — произнесла Маргарита, глядя на него с каким-то детским восторгом. — Я-то ни одной немецкой толком не помню — а ты знаешь целую дюжину славянских! А они какие?
— Сказки, как сказки. Немного причудливые, непривычные для нас, но в целом…
— А та, которую ты вспомнил, о чем она? И почему ты ее вспомнил?
— Ну… Впрочем, лучше будет, если я вкратце перескажу ее содержание. Тогда ты сама все поймешь. Согласна?
— Еще бы! Я жутко люблю сказки. До десяти лет я требовала от кормилицы, чтобы она рассказывала мне их на ночь — все новые и новые… Ладно, расскажи мне свою славянскую сказку, перед тем как… как мы ляжем в постельку.
— Итак, — начал Тибальд. — Жил-был на свете один король, и было у него три сына…
— Фи! — скривилась Маргарита. — Старо, как мир.
— Старо, как сказка, — уточнил Тибальд. — Мне продолжать?
— Да, конечно!
— Так вот, двое старших принцев для нас особого интереса не представляют, но младший, по имени Hansnarr…[12]
— Ха! — перебила его принцесса. — Славянский язык так похож на немецкий?
— Не думаю. Просто эту сказку мне поведал один немец, который услышал ее от какого-то странствующего славянского монаха. Он называл младшего сына короля Hansnarr…
— Монах так называл?
— Нет, немец. Он говорил мне, как звучит это имя в оригинале, но, каюсь, я запамятовал. Поэтому пусть будет Hansnarr.
— Ни в коем случае, — возразила Маргарита. — Ты же не немец. Называй младшего принца… ну, скажем, Жоанчик Балбес. — Она хихикнула. — Однако имечко у него дурацкое!
— А в той сказке он и есть дурак.
— Гм… Никто из известных мне дураков не согласился бы носить дурацкое имя.
— Не паясничай, Маргарита! Твоего же отца называют Александром Мудрым, не испрашивая у него позволения.
— Ага! Теперь понятно. Выходит, Жоанчик стал Балбесом таким же образом, как мой отец Мудрым? Тогда все ясно. Можешь продолжать.
— Так вот. Когда принцы подросли и стали мужчинами, король, отец их, решил, что пришла пора им жениться. Дал он каждому по стреле…
— Вот! — с притворным пафосом воскликнула Маргарита. — Вот они, стрелы!
— К чему я и веду, — сказал Тибальд. — Слушай дальше, тут-то и начинается завязка. Этот король дал своим сыновьям стрелы, велел им выйти в чисто поле и выстрелить в три разные стороны.
— Зачем?
— Чтобы они нашли себе невест.
— Да ну! Неужели он думал, что если принцы бабахнут в небо, так тотчас же оттуда свалятся им невесты?
— Отнюдь. Королевская воля была такова: пусть каждый принц пустит наобум стрелу, и девица красная, которая подберет ее, станет его женой.
— Надо же такой король был! — прокомментировала Маргарита. — И звали его, небось, Какой-то-там Остолоп. Сыновья, узнав о его решении, наверное, одурели от счастья… Ха! А если стрелу подберет не девица красная, но мужлан неотесанный?
Тибальд вздохнул:
— Ни одну из стрел мужчина не подобрал. Старшему сыну досталась княжна, среднему — купеческая дочь, а младшему — жаба.
— Тьфу! Так я и знала, что ничего путного из этой королевской затеи не выйдет. Надо сказать, королю еще крупно повезло, ведь все три стрелы могли попасть к жабам или к козам, или к овцам… И что же делал тот третий, Жоанчик?
— Отец заставил его жениться на жабе.
— Пречистая Дева Памплонская! Какое самодурство, какая изощренная жестокость! Мало того, что он Балбес, так ему еще жабу в жены подсунули.
— Словом, повенчались они… — из последних сил продолжал Тибальд.
— Жоанчик с жабой?
— Да.
— Побей меня гром! Как мог восточный патриарх допустить такое святотатство?
Тибальд громко застонал:
— О нет! Я этого не вынесу! Твои дурацкие комментарии доконают меня.
— Но ведь и сказка дурацкая. Я не пойму, в чем ее смысл.
— Да в том, что принцесса оказалась сущей жабой… То бишь, жаба оказалась самой настоящей принцессой.
— На что ты намекаешь? — грозно осведомилась Маргарита.
— Ни на что я не намекаю! — вскричал Тибальд и опрокинул ее навзничь. — Та жаба, на которой женился Балбес, была вовсе не жабой, а заколдованной красавицей-принцессой. В конце сказки Жоанчик освободил ее от злых чар, и зажили они счастливо, стали рожать детей…
— И что из этого следует?
Он жадно поцеловал Маргариту в губы.
— А то, что я не Балбес. Я не выходил в чисто поле и не пускал стрелу наобум. Но я спас от разбойников чокнутого Готье и дал ему арбалет, из которого он выстрелил прямо в окно королевского кабинета, чем помешал своему отцу выдать тебя замуж — говорят, за Красавчика. Филипп Аквитанский, конечно, не злой колдун, но мне все равно, злой он или добрый. Главное, что я, именно я, посредством помощи, оказанной мною Готье, спас тебя от этого брака.
— Избавил от злых чар, — задумчиво добавила Маргарита и вдруг содрогнулась всем телом. — Боже милостивый! Боже… Как мне тогда повезло! — Она рывком прижалась к Тибальду. — Какое счастье, что я не вышла за Красавчика!.. И все ты, ты! По сути, ты спас меня от него.
— Ты так боишься его? — спросил Тибальд, пораженный ее пылом.
— Он страшный человек… Нет, он, в общем, хороший — как друг. Но если бы я стала его женой… Брр!.. Лучше не будем о нем.
— Ладно, не будем. Вернемся к нам с тобой.
— А тут больше не о чем говорить, — грустно произнесла Маргарита. — Я уже все решила.
Сердце Тибальда екнуло. С дрожью в голосе он спросил:
— И каков твой приговор?
— Твоя дурацкая сказка убедила меня. Я покорюсь своей судьбе. Вскоре мы поженимся. Надеюсь, ты готов к свадьбе?
Тибальд выпустил Маргариту из своих объятий и обессилено положил голову на подушку.
— Ты не шутишь, дорогая?
— Такими вещами я не шучу. Я согласна стать твоей женой.
Несколько долгих секунд оба молчали. Наконец Тибальд произнес:
— Ты говоришь это таким тоном, будто собираешься похоронить себя заживо.
— Возможно, так оно и есть, — отрешенно ответила Маргарита. — Очень может быть… Разумеется, ты можешь отказаться от этого брака, сделать благородный жест — уступить меня Рикарду…
Тибальд поднялся и крепко схватил ее за плечи.
— Нет, нет и нет! Я никому тебя не уступлю. Я не такой благородный, как ты думаешь. Я настоящий эгоист и себялюб… и еще тебялюб. Я люблю тебя и сделаю тебя счастливой. Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем выборе.
— Хотелось бы надеяться, — вяло промолвила принцесса. — Очень хотелось бы… Скажи, Тибальд, та твоя «Песнь о Маргарите», она ведь так хороша, так прелестна… Но я ни разу не слышала, чтобы ее пели менестрели. Почему?
Он взял ее за подбородок и ласково вгляделся в синюю бездну ее больших прекрасных глаз.
— Неужели ты так и не поняла, что я написал ее только для тебя? Для тебя одной…
Филипп раскрыл глаза, уставился мутным взглядом на пламя догорающей свечи и вяло размышлял, спал он или же только вздремнул, а если спал, то как долго. Вдруг по его спине пробежал холодок: ведь если он спал, то не исключено, что все происшедшее с ним ему лишь приснилось. Он в тревоге перевернулся на другой бок и тут же облегченно вздохнул. Жуткий холодок исчез, его сменила приятная теплота в груди и глубокая, спокойная радость. Нет, это ему не приснилось!
Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была совершенно голая и даже не укрытая одеялом. Ее распущенные волосы блестели от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.
«Совсем умаялась, бедняжка, — нежно улыбнулся Филипп. — Милая, дорогая, любимая…»
Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию. Едва очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл — все, что накапливалось в них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви…
