новорожденный мир.
— Ты не сможешь оттуда вырваться тысячелетия, пока не появится следующий Новый.
Остается последний рывок. Он ведь прав. Как сверхсущность, я обрел бессмертие. Если запечатаю проход, то останусь в мире Карфагена, пропитанном пороками, жестоком, враждебном.
— Где нет ничего, что стоило хотя бы ее слезинки, — то ли додумываю сам, то ли слышу его мысли в голове.
Кадрами проносятся Рианна, Лекс, Тейн, женщины-амазонки, Вэра, Эйзер Гискон и его дочь Дари, почему-то Мариам Линн и за ее спиной — миллионы поверивших мне людей. Они и сейчас мне верят, их вера делает меня сильнее Боэтарха.
— Сдохни, тварь! — кричу в черноту всем своим бесплотным существом, скатываю остатки стен комнаты в огромный ком, бросаю в разрыв, оставаясь снаружи.
— Предатель! — звонкий голос Элиссы меняется, скрежещет, рокочет: — Будь ты проклят, отступник!
Силой мысли свожу края разрыва, запечатываю их и разглаживаю шов, а потом пол вздыбливается, пространство твердеет, неведомая сила скатывает меня в ком и ударяет оземь. Я перестаю существовать.
* * *
Трехлетнего Кира, лишившегося чувств, нашли среди сотен мертвых детей, решивших принести себя в жертву Величайшему. Когда он очнулся во флаере неотложки, зарычал и набросился на медсестру, прокусил ей руку. В нем было столько сил, что пилоту и врачу еле удалось его связать. Но малыш не унимался, метался, причиняя себе вред, взрослым голосом велел отпустить его к Величайшему. Успокоился мальчик только после инъекции огромной дозы снотворного.
В себя он приходил дважды уже в больнице, порывался сбежать, дрался и кричал, лишь убойные дозы транквилизаторов успокаивали его. В городе творился беспорядок, и родители мальчика не появлялись, вся ответственность за его жизнь лежала на плечах врачей.
Колоть сильное успокоительное малышу часто нельзя: дозы, которые на него действовали, даже для взрослого были чрезмерными. Обездвиживать его бесконечно невозможно. Даже в смирительной рубашке он нашел способ причинить себе вред — отгрыз нижнюю губу и повредил язык.
В восемнадцать сорок один врачи решили дать ему третью дозу транквилизатора, но едва над ним склонилась медсестра с инъектором, по телу ребенка прокатилась волна судорог, он растерянно захлопал глазами и разревелся, превратившись из чудовища в напуганного трехлетнего мальчика.
* * *
Неладное Вивиан заподозрила, когда муж, отправившийся за детским питанием, не вернулся и перестал отвечать на звонки. Он никогда так не делал! Даже если встретил кого-то и выпил. Мари хотела есть, потому тихонько скулила. Вивиан скормила ей последнюю бутылочку молока и решила идти за едой для ребенка сама, посадила дочь в детский рюкзачок на груди, телевизор выключать не стала — отсюда до магазина пять минут ходу. Открыла дверь квартиры, выглянула в длинный коридор и увидела пожилого соседа, который, покачиваясь, топал вдоль стены.
— Мистер Опциус, что с вами? — спросила она, думая, что если ему станет плохо с сердцем, то помощь оказать она вряд ли сможет.
Старик встрепенулся, весь как-то подобрался, перестав походить на старого и немощного. И ничего не ответил, но повернулся и спешно зашагал к ней. Вивиан растерялась, попятилась в квартиру. Что-то в его походке было… чуждое, что ли. Опасное.
Когда до двери осталось метра три, старик рванул вперед — вскрикнув, Вивиан захлопнула дверь, со всей дури ударила по пальцам старика, вцепившегося в косяк. Хрустнули кости, брызнула кровь, но обезумевший сосед не разжал хватки.
Заполошно дыша, Вивиан привалилась к двери. Она понимала, что от того, закроет ли она дверь, зависит и ее жизнь, и жизнь Мари. Опциус сошел с ума, по всему видно: он хочет ее убить! Но почему? За что? Глупый вопрос…
Опциус ударил дверь с той стороны. Точнее, Вивиан подумала, что в нее врезался флаер, такой силы был удар. Защищая Мари руками, Вивиан отлетела в сторону и упала на бок. Истошно закричала полугодовалая Мари. Вивиан вскочила на четвереньки и рванула в туалет, увидев бегущего к ней Опциуса. На этот раз ей удалось запереться.
Старик ударил в дверь раз, еще раз, и Вивиан вспомнила свой спор с мужем, настаивавшим на том, чтобы не только входная дверь была из сверхпрочного пластика, а все. Вивиан не стала возражать, решив, что муж-полицейский старается обезопасить семью от возможного гнева преступников. И Максим поставил двери, как в участках на третьем уровне, которые обошлись ему в три зарплаты.
И вот, пригодилось…
Что же случилось с Максимом? Почему он не вернулся? Когда уйдет Опциус? Качая плачущую Мари, Вивиан похлопала себя по карманам, чтоб достать коммуникатор и вызвать полицию, но не нашла его — то ли не взяла с собой, то ли он выпал при падении.
Удары в дверь прекратились. Мари больше не кричала, лишь попискивала. Мерно рокотал телевизор, Опциус топал по комнате. Телевизор смолк, но вскоре ведущий заговорил тревожным голосом: «Внимание, внимание!» Встрепенувшись, Вивиан приникла ухом к двери, заподозрив, что предупреждение как-то связано с исчезновением мужа и нападением Опциуса.
Слышала она через слово, но и так стало ясно, что где-то треть горожан впала в безумие. На улице кровавая баня, полиция работает на пределе возможностей и рекомендует сохранившим разум забаррикадироваться дома и ждать, пока ситуация не прояснится.
Предупреждение звучит каждые пять минут, а потом телевизор замолкает, слышны лишь шум помех и шаги Опциуса, который периодически проверяет на прочность дверь в туалет.
Мари затихает на руках и засыпает, а Вивиан впадает в отчаянье: Максим не придет, мир рехнулся, они с Мари тут умрут с голоду. Если бы не наручные часы, Вивиан бы потеряла счет времени, а так видела, что прошла не бесконечность, а чуть больше семи часов.
Был промежуток времени, когда шаги Опциуса стихли, и Вивиан собралась выходить на разведку, но только она потянулась к замку, как хлопнула входная дверь, в комнате затопали и вроде даже заговорили. Захлопали ящики комода, заскрипели петли шкафа, и Вивиан сообразила: в квартире мародеры, которые всегда появляются во времена смуты.
Донесся вскрик, что-то загрохотало, кто-то упал и выматерился. И воцарилась тягучая тишина. В ванную не проникали звуки снаружи, клокотала вода в трубах. Вивиан качала мерно сопящую дочь на руках, чтоб она подольше не просыпалась и не просила есть.
Девочка проснулась в восемнадцать сорок, заворочалась, пытаясь выпростать руки из пеленки. В этот миг из комнаты донесся протяжный стон и жалобное бормотание, Вивиан показалось, что вполне осмысленное, и она прижалась ухом к двери.
— Мать моя женщина, что я тут делаю? — Вопрос, очевидно, Опциуса, адресовался самому себе, и Вивиан не
