– Это что же, вы сейчас на мне будете экспериментировать?
– Да вы не опасайтесь, Александр. Новый способ гораздо надежнее и требует куда меньших усилий. От меня. Вам вообще ничего делать не придется, кроме как прийти в сосредоточенное состояние духа…
– Подождите минутку, Константин. Меня давно мучает вопрос – почему вы, маг экстра-класса, спокойно терпели тяготы Гражданской войны и даже аграновскую тюрьму? А ведь могли бы…
– Увы, тогда не мог. Я ведь до революции несколько в другой области специализировался, это уже когда с вами начал работать, всерьез занялся проблемами физического погружения в астрал… Да вы же помните. Однако – пора!
Константин Васильевич принял нужную позу, лицо его окаменело, глаза закатились, словно он заглядывал ими внутрь собственного черепа, и начал делать руками пассы, что-то при этом бормоча на несомненно «мертвом» языке. Шульгин отвернулся и принялся сосредотачиваться единственно известным способом, остерегая себя от неконтролируемого провала в Гиперсеть. Просто расслабиться, убрать суетные мысли и, упаси бог, не вспомнить ни одной из магических формул. А то снова унесет неведомо куда, с билетом в один конец. Тут же в голове зазвучала мелодия «Ван вей тикет». Вот и хорошо…
– Готово. – Голос Удолина прозвучал странно глухо, будто из-за стены. Сашка открыл глаза и не увидел ни солнечного дня, ни самого профессора. Вокруг плавал густой, серый с зеленоватым оттенком туман. А там, где ногами ощущалась покрытая травой земля, сквозь него просматривался некий наклонный шурф со стенами, мерцающими отсутствующим в солнечном спектре цветом. Шульгин мельком удивился, как такое может быть – цвет, которому невозможно подобрать названия, даже по аналогии.
– Давайте руку – и шагаем…
«Голос не глухой, а именно – загробный», – догадался Сашка. Он всегда считал этот термин чистой метафорой, а вот услышал и сразу понял, что он на самом деле означает.
«Потому его и видно. И я, значит, тоже там? Серая зона?»
Делать нечего, назвался груздем… Ростокин в этой зоне уже бывал.
Шульгин протянул руку в направлении голоса, наткнулся на ладонь Удолина. Крепко сжал, и они шагнули.
Ничего особенного в плане чувственных ощущений не произошло. Ни потустороннего холода или, наоборот, жары, ни даже ощущения полета. Проникновение в Гиперсеть доставляло куда больше впечатлений.
Туман рассеялся, вернее – просто исчез. И Удолин стал виден, такой же, как прежде. Без всяких признаков посмертности. Единственно, освещение оставалось инфрафиолетовым, как обозначил его для себя Сашка. Любое явление должно быть поименовано, пусть и самым бессмысленным образом.
Они находились как бы в продолжении шурфа, через который сюда проникли, но теперь идущем горизонтально, и его следовало называть штреком.
– И где это мы теперь? – спросил Шульгин.
– Там, где нас ждет Лариса. Я слышу ее гораздо лучше. Она все время мысленно зовет кого-то из вас или всех сразу. Да мы сейчас в этом попробуем убедиться…
– А эта… цветовая гамма, почему такая? Точнее – откуда?
– Свойства среды. Самосвечение эфира. Мы сейчас находимся пространственно там, где скрывают Ларису похитители, но совсем в другой фазе бытия. Мы можем наблюдать явления вещного мира, сами же для него невидимы.
– С того света наблюдаем? – решился спросить Сашка. Это ведь, как следует из литературы, именно покойники способны видеть и слышать то, что творится на Земле, не имея, впрочем, возможности активно вмешиваться в происходящее.
– В строгом смысле, любая фаза по отношению к любой другой – «тот свет». Но ваш академический интерес я постараюсь удовлетворить дома. Сейчас главное – вызволить Ларису и переправить ее к своим. А уже потом заняться устроителями этого безобразия. Пойдемте.
Идти пришлось недолго. Удолин выбрал точку высадки чуть поодаль от цели, чтобы дать своему спутнику возможность хоть немного адаптироваться в новом качестве. И еще он немного опасался, что всплеск эфира при их появлении каким-то образом может быть уловлен здешними обитателями. Профессор же добивался полной внезапности.
Штрек, являвшийся на самом деле своеобразным переходным шлюзом между фазами, вывел их в порядочных размеров помещение, ярко освещенное подобием ламп дневного света. Своим интерьером оно напоминало странный гибрид рубки космического корабля из фантастических фильмов и атриума древнеримской виллы. Причем атриум выглядел естественнее: ребристые колонны розоватого с прожилками камня, абстрактные фрески на стенах, черный мраморный пол, по которому в беспорядке разбросаны мозаичные разноцветные спирали, напоминающие изображения галактик. А «космическая» часть производила довольно нелепое впечатление – с человеческой точки зрения. Как будто кто-то, не имея никакого понятия об эргономике и даже назначении использованного реквизита, насовал, где придется, экранов, пультов, иных устройств условно технического вида. Мол, на что-то похоже, и ладно.
Посередине зала на возвышении, между двумя синими прозрачными дисками стояла на коленях Лариса. Третий диск, но желтого цвета, нависал над ней в виде зонтика. Диски, не имея видимых опор, медленно вращались в противоположных направлениях. Моментами между ними проскакивали, не задевая девушку, оранжевые искры.
Неподвижностью и позой Лариса являла подобие статуи, была бы она обнаженной – вообще не отличить. Наверное, ее держало какое-то поле, гравитационной или иной природы.
По залу расхаживали пять условно говоря, «человек», одетых в легкие хитоны до колен и нечто вроде сандалий. Шульгин едва не ахнул, так они были похожи на «элоев» из Барселоны. Только раза в полтора крупнее, самый высокий – под метр семьдесят. Чем занимались – непонятно. Один смотрел на прибор, напоминающий осциллограф, другие просто бездельничали или, подобно ученикам Аристотеля, перипатетикам, обсуждали философские проблемы, прогуливаясь.
Сашка непроизвольно положил руку на пистолетную кобуру. Есть эти, могут поблизости оказаться и монстры.
– Успокойтесь, Александр, – сказал Удолин. – Прежде всего, мы для них невидимки и неощутимки. Кроме того, надо выяснить, способны ли мы оказать на них поражающее воздействие. У Ларисы, как известно, не получилось. Кто знает, из какой они фазы?
– Так выясняйте, – раздраженно ответил Шульгин, подходя к дискам вплотную. Ему показалось, что в этот момент рисунок и частота искр изменились. Неужели учуяли? Если не сами «элои», так их приборы? Но «прогуливающиеся» никак не отреагировали.
Присмотревшись, Сашка заметил, что губы Ларисы едва заметно шевелятся, как бывает, когда человек непроизвольно артикулирует внутреннюю речь. Лицо при этом оставалось замороженным, глаза – совершенно пустыми, будто мастерски выточенными из самоцветов.
