ничего не дали – улагаевская конница сама контратаковала, устраивала засады и продержалась, покуда к Миллерово не подошла пехота Дроздовского полка во главе с самим Михаилом Гордеевичем. Город белые удержали, оттеснив красных от железной дороги на Луганск. Именно там, в Миллерово, находился сейчас правый фланг Добровольческой армии; красные пытались его обойти, но так и не смогли переправиться крупными силами в нижнем течении Донца до его слияния с Доном, а на левом берегу Дона-батюшки их силы ещё только разворачивались. Конечно, понимал Фёдор, начни большевики наступление вдоль восходного донского берега – и добровольцам придётся туго, не будет иного выхода, кроме как снимать войска из Донбасса.
Приходили известия и из Царицына, что там собираются крупные силы красных, прибывающие по Волге пароходами и перебрасываемые эшелонами с севера. Астрахань оставалась в их руках, а от уральских казаков вестей не было.
Но сейчас они все собирались в Миллерово: кадеты-александровцы, дроздовцы, келлеровцы, улагаевцы, марковский ударный полк, корниловцы, алексеевцы… Кубанские казачьи части, небольшие числом, но зато истинно добровольческие, мобилизацию там провести толком так и не удалось. Нижнедонские полки, сохранившие верность Государю, сводный лейб-гвардии казачий атаманский полк – вчерашние соперники ныне стояли плечом к плечу; сводно-гвардейский конный полк, сводно-гвардейский пехотный полк – лучшие из лучших, добравшихся с императором до Елисаветинска или достигшие Ростова после.
Мартовский снег уже осел, напитался влагой, дороги размокли, обернувшись поистине «направлениями»; в распутицу наступать трудно.
Красные пикеты располагались в версте к северу от окраин Миллерово, и настоящую оборону тут только начали выстраивать, но успели уже немало, как докладывали военлёты. Окопы и траншеи, колючую проволоку вот не завезли пока – видать, и бездонные армейские склады центральных округов начали оскудевать.
Александровцы шагали сырым холодным рассветом, на сапоги липла тяжёлая грязь, словно сама земля не желала отпускать их от себя. Остановись, мол, куда лезешь, мальчишка, тебе ведь жить да жить!..
Но они шагали. Первой роте везло – потери оставались «на приемлемом уровне», как угрюмо выразился Петя Ниткин.
К фронту их перебросили в последнюю ночь. Зарю встретили на подступах к позиции, а с первыми лучами солнца заговорили орудия добровольцев.
Сорвались с мест бронепоезда, двинулись по уходящей на север ветке, щедро рассыпая снаряды по окрестностям. Серое пространство вокруг, с чёрными росчерками понатыканных тут и там деревьев, заполнялось разрывами, они начали свой пляс; к ним присоединились пушистые клубы рвущихся шрапнелей. Между рельсовым путём и речкой Глубокой, где тянулись окопы и траншеи красных, где гулял артиллерийский огонь, всё, казалось, вмиг замерло, исчезло, умерло; правда, Фёдор Солонов отлично знал, сколь обманчиво это впечатление. Никакой артиллерийский огонь не уничтожит полностью пехоту в глубоких траншеях; как только он стихнет, уцелевшие вылезут из нор, кому повезло – из полузаваленных блиндажей, поставят пулемёты, и…
Александровцы вновь оказались в железном чреве бронепоезда, набитого людьми до предела и даже больше, только что не висели на подножках. План был рискован, но и успех в случае удачи сулил немалый.
Слева от железной дороги разворачивалась конница, броневагон обогнал рассыпной строй всадников, кони шли мерно, шагом, сберегая силы. Справа от рельсового пути встали пехотные цепи, редкие на первый взгляд, пока работала артиллерия – надлежало приблизиться к окопам врага.
Ведущая на север от Миллерово железная колея оказалась не разобрана и даже не завалена. Очевидно, красное командование не верило, что «беляки» бросят на прорыв драгоценные свои бронепоезда, могущие стать лёгкой добычей артиллерии или даже просто повреждённого пути.
Однако «беляки» рискнули.
Шрапнель разорвалась невдалеке, град её пуль забарабанил по бронированной крыше и стенам вагона, затем ещё, рядом с путями ударила граната, в свою очередь осыпав поезд осколками, а Фёдор Солонов прижимал к себе верную, как смерть, «фёдоровку» и молился, чтобы всё скорее бы началось и скорее б закончилось.
Бронепоезд тормозил, двери вагонов распахивались, ударный отряд – дроздовцы и александровцы – горохом посыпался вниз. Они прорвались вглубь красных позиций и сейчас заходили противнику со спины.
Здесь мелькнули составленные в круг санитарные повозки с большими красными крестами в белых кругах, раненые сидели и лежали в этом импровизированном лазарете; какой-то дроздовец вдруг истерично захохотал, завыл что-то вроде «это за сестрёнку!» – и принялся палить по повозкам. Расставив руки крестом, к нему метнулась женщина в окровавленном переднике и головной повязке сестры милосердия – дроздовец выстрелил ей прямо в сердце.
Две Мишени опоздал буквально на миг – его шашка опустилась плашмя на затылок стрелявшего, и тот ткнулся лицом в мокрый посеревший снег.
Перемешавшись, цепи александровцев и дроздовцев надвигались с тыла на главную позицию красных, с фронта наседали другие части добровольцев, но красные не побежали. Вернее, побежали – к реке – считаные единицы, все – в солдатских шинелях. А навстречу добровольцам из окопов грянули злые частые залпы, уже можно было различить чёрные бушлаты защитников.
Фёдору везло на революционных матросов.
Где-то справа застрочил пулемёт, и цепь александровцев дружно, без команды, немедленно залегла, повторяя тысячу раз на учениях затверженный манёвр.
Страх никогда не оставляет тебя в атаке, это ложь, что «азарт боя» вытесняет всё – Фёдору было страшно. Страх, однако, можно заглушить – и его заглушила «фёдоровка», выплёвывая пулю за пулей туда, где ожил пулемёт красных.
Трудно сказать, Фёдору ли повезло зацепить первого номера расчёта, но пулемёт вдруг заглох, а в следующий миг Две Мишени уже упруго вскочил на ноги.
Дроздовцы первыми ворвались в окопы, кто-то из красных поднимал руки, но только солдаты. Матросы не сдавались, как не сдавались они и в Юзовке.
Воротников, рыча, спрыгнул в траншею, его «гочкис», с которым Севка не расставался даже ночью, плеснул огнём, опрокидывая людей в чёрных бушлатах, бросившихся на него со штыками наперевес – видать, расстреляли все патроны в магазинах.
И потом как-то сразу всё стихло – правда, пришлось вместе со вменяемыми дроздовцами останавливать несколько их сотоварищей, потерявших голову и искавших мести – порывались добить раненых и расстрелять пленных.
Пленных, впрочем, было немного. Матросы погибли все, ни один не отступил; десятка два людей в солдатских шинелях потерянно топтались, высоко подняв безоружные руки. Одного, явно раненого, поддерживали двое.
– «Первый отдельный отряд имени мировой революции», – прочёл Две Мишени на подобранном знамени. Знаменосец лежал тут же, с разрубленной головой – древко он не выпустил даже мёртвым, пальцы пришлось разжимать.
– Эй, твоё благородие! – зло бросил один из тех, что держали раненого. – Дай хоть бинт, перевязать! Кровью ж изойдёт!..
Солдат глядел смело, хотя его и самого попятнало.
Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой –
