Той осенью я обитал в месте настолько холодном и безжизненном, что в нем не устраивали пристанищ даже нищие бродяги. Мертвый спальный район… Квартира располагалась на пятнадцатом этаже, и, глядя из окон вниз, можно было увидеть густые заросли, в которых утопало подножие дома. Рядом стояли его братья-близнецы, одинаково высокие и одинаково покинутые, а чуть поодаль торчали из земли железобетонные каркасы промышленного комплекса. Каждый из них напоминал выщербленный скелет, а весь завод — унылое кладбище гигантских существ.
За ним начинались пустыри. И лишь на самом горизонте, на нечеткой границе мглистого неба и темной земли, можно было разглядеть огни — призрачно слабые в туманном мареве, они указывали направление, в котором находится густонаселенное Ядро города. Бывало, я чувствовал, как они зовут переселиться поближе к людям, но…
Переезжать я не собирался.
С моим домом все было в порядке — электрический ток бежал по проводам, вода имелась в подвале, а дозиметр компа сигналил о «нежелательном радиоактивном фоне» лишь изредка. И главное, во всей округе я был единственным жильцом. Поэтому меня все устраивало.
Я не имел ни семьи, ни друзей. Единственным моим Уделом могло быть нечто большее, чем просто одиночество — настоящий вакуум вокруг. Жизнь давно превратилась в осторожную ходьбу по тонкому лезвию. По обе стороны находилась гибель, и, оступись я один раз, она не заставила бы себя ждать — быстрая и легкая, или наоборот, медленная и тяжелая. Скорее второй вариант, нежели первый. Ампула с цианистым калием всегда была у меня под воротником, гарантируя быстрый выход — но только в том случае, если мне предоставят время им воспользоваться.
С формальной точки зрения я уже был мертв, не содержась более ни в каких метрических книгах и базах данных. Вместо старой личности я располагал множеством личин, подкрепленных целой стопкой паспортов и удостоверений.
Эти бумажки и пластиковые карточки не раз меня выручали, хотя и требовались редко, поскольку я обходил стороной не только полицейские патрули, но и просто людные улицы. Общественные места были мне ни к чему. Я скрывался днем, покидая квартиру ночью: ту же еду я покупал, появляясь в строго рассчитанное позднее время в одной мелкой лавчонке, расположенной на отшибе. И все это было лишь частью предосторожностей, лишь некоторыми их аспектами.
Но, несмотря на конспирацию, мой образ жизни вовсе не был растительным. Я избегал людей, но мое затворничество прерывалось, едва служба подразумевала активные действия. Именно она обрисовывала правила и условности, диктовала планы и решения.
Подобно тому, как война может представиться непрерывной чередой сражений, — а на деле она большей частью состоит из тяжкой рутины, — служба нечасто бросала меня «в штыки». Случалось это двадцать три раза. В остальном это были два года, наполненные ожиданием и поисками, подчас настолько нудными и тяжелыми, что думалось о бесчисленных верстах грязи, вымешенной сапогами, или о целых поясах траншей, вырытых саперной лопатой.
Вечер, в который все началось, не был исключением. Служба требовала ждать.
Коротая время, я разглядывал странные и загадочные знаки, заполнявшие мой монитор. Они выглядели как нечто среднее между скандинавскими рунами и готическими буквами, китайскими иероглифами и арабской вязью — все это одновременно и ничто в отдельности. Орнамент, затейливо постоянный в своих повторах и неуловимо изменчивый в непрерывном движении: то синий, то алый, то желтый на черном фоне.
Так выглядело оформление «Оккульта». На этом портале Паутины жаркие споры о высоких материях велись рядом с личными исповедями, рассуждения о потусторонней жизни сочетались с поэмами о загробной любви. Смесь была дикой, но вполне свойственной черным магам и белым целителям, городским ведьмам и декадентствующим который век вампирам. К их кругу явно принадлежал и тот умелец, что создал по-византийски роскошное оформление. Публика тут собиралась оригинальная и разношерстная…
Взять ту же Камиллу, невероятно гламурную даму с аристократически бледной кожей и волосами настолько черными, что они отливали синевой. На ее странице имелась целая галерея художественных снимков, пронизанных возвышенной поэзией ночи и философским эротизмом — и естественно, целиком посвященных ее персоне. Надо признать, что эти фотографии, выполненные на высоком уровне, представляли красоту, вполне способную впечатлить.
Камилла была вампиром и настоящей светской львицей — вокруг нее всегда вилась целая стая виртуальных поклонников и ухажеров, которых она то обнадеживала каким-нибудь знаком расположения, то отталкивала нотами холодного равнодушия. Так, вчерашнего фаворита, чернокнижника и любителя «вампирической» литературы сегодня оттеснил медиум — ценитель темной атрибутики. Камилла обсуждала с ним эстетические достоинства антикварной мебели поздней Викторианской эпохи, а остальные в это время маячили на заднем фоне, стараясь привлечь ее внимание участием в разговоре…
Вряд ли им светило увидеться с Камиллой вживую, хотя бы потому, что ее вампирские клыки были на самом деле работой дантиста, а то и вовсе — накладной бутафорией. Кое-кому, конечно же, удалось дорваться до реальности. О наличии «избранных» говорило исполнение галереи — поработал умелый фотограф… Насчет остальных «счастливцев» я не знал.
Строго говоря, мне вообще не было никакого дела ни до Камиллы с ее фотосессиями, ни до ее поклонников, ни до остального сборища психов, перемусоливавших в чате, на форумах и в виртуальных дневниках то жуткое месиво, которое варилось в их головах. Но я был вынужден уже два дня наблюдать за их возней, ожидая интересующего меня человека.
А точнее, девушку, которая именовала себя Кассандрой. Ее ник соседствовал в алфавитном списке с Камиллой, но меж ними пролегала пропасть. И вовсе не потому, что Кассандра не имела ни поклонников, ни снимков…
Главной темой Кассандры были ужасные видения, мучившие ее как во сне, так и наяву. Картины, посещающие спонтанно, подобно внезапным ослепительным вспышкам, и способные соперничать в яркости с галлюцинациями от тяжелых наркотиков. Эти видения были не чем иным, как отражением будущего, и касались они ни много ни мало, как судьбы мира. Они были тайной истиной, сокрытой от большинства, но известной таким, как я. Дневник Кассандры демонстрировал записи, наполненные истерическим исступлением, и места, напоминавшие монотонный шизофренический бред, но она не была сумасшедшей.
