Дмитрий Володихин
Жертвоприношение царя
«Да-да-да-да… Скорей-скорей-скорей-скорей… Такие вещи не залеживаются. Да-да-да-да…»
Когда в тебе без малого полтора центнера, ноги начинают болеть после первого шага. Ступни. А щиколотки – после десятого. Не дай Бог торопиться куда-нибудь, одышка начнется на второй минуте. Если ты поднимаешься лестнице, легкие жалобно всхлипнут на третьем лестничном пролете. Один – десять – два – три. Эта арифметика работает всегда. Зимой и летом, при дурном настроении и хорошем, в дождь и снег, после аванса и даже в отпуске.
Впрочем, к своему весу он привык. И даже подумывал о том, что похудание было бы неорганичным. Род предательства? Возможно.
«Да-да-да-да… Скорей-скорей-скорей-скорей… Желающих будет достаточно. Желающих на такую вещь – хоть отбавляй!»
Лифт не работал. Что может быть омерзительнее техники, отказывающей в повиновении человеку? Как смеет тварь предавать своего Творца?
Лестничная клетка четвертого этажа. Пот хлюпает в ботинках. Охранник. Паспорт. Унылая галерея офисных врат. «…заботится о каждом клиенте!»… «…оформляем всего за месяц!»… «…смысл жизни… недорого»… «Секретариат»… «…любую мечту!»… «…и от сглаза»… «…ликвидация…». Разводы подсыхающей грязи на линолеуме. Табачная вонь въелась во все. Форточка, открытая в стылый ноябрь. За окном – поздний год, тиски холода впиваются в плоть и жизнь. «Вход на сертификацию к Антидеоненко – из соседнего подъезда». Где же? Домом ошибиться невозможно, он тут уже бывал. Дом 34 по Хорошевскому шоссе, строение 2.
«Скорей-скорей-скорей-скорей…»
Да вот оно! Драный советский кожзаменитель, справа заплата, снизу дырочка, по форме напоминающая пролетарскую звезду… сплошной мемориал сгинувшей эпохе. Эти кретины просто поменяли вывеску. Теперь здешний клондайк называется «Книжная лавочка 600». Внутри, как обычно, неприятный запах. Оглушительная тишина. И сухо. Очень сухо, кожа начинается чесаться от такой непереносимой сухости…
– Проходите же! Закройте дверь. Поплотнее, пожалуйста, – здесь ужасно сквозит.
Продавец не скрывает раздражения.
– Почему 600? Почему вы теперь – 600?
Его собеседник игнорирует вопрос.
– Василий Васильевич? Димитриев? Вы?
– Дмитриев. Я. Но почему? Я едва не пропустил вашу дверь.
– Очень хорошо. Замечательно. Мы вас ждали. Постоянный покупатель… Что вы спросили? Почему шестьсот?
Ага, все-таки обратил внимание…
– Именно.
Темновато. И пыль, всюду пыль, пыль, пыль… Жучок у них еще не завелся? Придя домой, надо будет обработать вещь. Основательно обработать. И все-таки слишком темно для такого заведения. Знаток ничего не купит, не рассмотрев, как следует. Цены не располагают, так сказать. Отчего здесь все устроено не по-человечески?
– …потратит на нашу лавочку всего десять минут, а это и есть шестьсот секунд…
О чем это он? Ах да…
– Благодарю вас. Я просил кое-что отложить. Помните, мы разговаривали по телефону.
– О да! Несомненно. Конечно. Разумеется. Пожалуйста.
Вот оно. Вот оно!
– Сколько?
Доски в коже с тиснением. Переплет… от другой книги, поздний, наверное, рубежа XVIII–XIX столетий. Бумага припереплетных листов – голубоватая. То есть, по времени соответствует. Кое-где следы старообрядческой реставрации. Маргиналии… простенькие.
– Нисколько. В подарок.
Купчая запись по нижнему полю… филиграни соответствуют… Что? Что? В подарок?
– Я не понимаю.
Мудрено понять такое предложение!
– Вы приобретаете у нас десятую книгу, Василий Васильевич. Мы решили сделать вам дар от заведения с намеком на плодотворное сотрудничество в ближайшем будущем. Примите.
– Шутите?
– Нет. Поверьте, именно таков современный бизнес в нашей сфере.
– Как-то… неправдоподобно.
Быстро проверить. То? Листы с выходными данными… родные. То. Оно самое: Устав 1610 года, напечатанный при лжепатриархе Игнатии и впоследствии отвергнутый церковью. Весьма редкая вещь, будет украшением коллекции. Выше – только фрагмент из Слободской Псалтыри, его, к сожалению, пришлось украсть у этого невежды, отца Николая… Еще раз проверить филиграни. Нет, ошибки быть не может.
– Вы уверены, я вам ничего не должен? Совсем ничего?
– Ни копейки.
– Я…
– Разве что вашу благодарную улыбку. И расположение вашей души. Такой обмен вас устроит?
– Спрашиваете! Да я по гроб жизни буду вам благодарен. До сих пор как-то… не верится.
– Не верится? Это обычное состояние современного человека. Простите за высокопарный слог, но сомнение – способ жизни интеллектуала наших дней. Не правда ли?
– По гроб жизни… по гроб жизни…
– Вы правы.
– Что?
– Вы правы в том, что не стесняетесь признаваться в добрых чувствах. Распишитесь, пожалуйста.
– Нда-да. Здесь? Хорошо. Вот. Все? Я могу уйти?
– Попробуйте. Э-э… то есть… не заблудитесь тут у нас.
Куда он дел бланк? Кажется, еще секунду назад… на этом самом месте… Впрочем, не имеет значения. Просто здесь столь… сумеречно. Свинцовая темень. Нельзя так работать, в конце концов!
– До свидания.
– Совершенно верно! До свидания.
Смешной человечек. Забавные времена! Каждый недоучка разглагольствует о высоких материях…
Скорее домой!
«…и от сглаза»… «…ликвидация»… Поворот, здесь же был поворот! Налево. Или направо? А, вот он, оказывается, чуть дальше… Устать до такой степени! Надо бы отоспаться за всю прошлую неделю. А лучше – за весь прошлый месяц.
«…на сертификацию…» Все-таки поворот был. И коридор не раздваивался. Просто здесь отделялось… глухое коленце… да… как раз напротив стеклянной двери.
Форточка, открытая в ноябрь, обжигающе-неуютный месяц.
Откуда здесь кровь? Секретарши таскали друг дружку за шиньоны? Насмотрелся! Теперь на языке играет кровяной привкус. Заболело горло.
Тупик.
Скорее всего, перешел в соседний корпус. Иногда вот так соединяют разные здания, чертовски запутанно… Жарко. Кочегарка рядом? Как же болит горло! По нему как будто резанули ножом.
…иначе как лабиринт, назвать невозможно.
…вернуться туда, где все начиналось.
…наверное, служебный проход.
…«аварийный выход».
…сужается.
…дверь.
…о!
* * *
На верхних этажах каменного цветка я чувствую себя омерзительно. Если бы мог, ни за что не совался бы сюда.
Сам воздух этих мест рождает боль в моей груди. Неумолимый свет ранит мою кожу. Громкий звук вызывает зуд во всем моем здешнем теле. Глоток воды убил бы меня. В любых предметах и любых веществах заключено нечто, не имеющее названия на ста одиннадцати языках Нижнего мира, нечто беспощадное и притом безусловно враждебное в отношении меня.
