Владимир Владимирович - Не дай мне упасть

    Память - странная штука. Она может дремать долго, очень долго. Словно огромный спящий зверь, память будет тепло дышать, сгоняя с мохнатых боков налетевший снег забвения, и покоиться в своей норе, не открывая глаз. Пройдут годы, а воспоминания, скрытые рядами острых и страшных зубов в чудовищной пасти, так и останутся лишь легкой дымкой где-то на самом краю жизни. Человеку свойственно забывать. Вернее, думать, что забыл. Так легче. Не нужно каждый день, каждый час существования переживать заново самые острые, сжигающие изнутри, моменты. Не приходится снова смотреть в лицо тем, кого больше нет. Не возвращается обратно причиненное зло, не стыдит совершенное по чистой случайности добро, похвалы за которое не заслужил. Память вообще до ужаса избирательна. Большинство представителей рода человеческого помнят о себе только хорошее. Вот эти ласковые зубки кусают людское самолюбие постоянно, и никто никогда не жалуется. Любому хочется мнить себя безгрешным. Любому хочется думать, что он лучше других.

   Артур Хендрикс был одним из тех немногих, кто предпочитал нарушать мирный сон зверя. Он помнил все и не хотел забывать ни единого момента жизни, в которой многое забыть бы стоило. Но он помнил. И никакой грех, укутанный саваном прошлых лет, не мог заставить Хендрикса отступить в такой момент.

   Коридор, по которому он шел, напоминал тот длинный узкий туннель, в конце которого видят свет умершие. По крайней мере, такой образ часто рисуют любители мистики в книгах, фильмах или просто досужих россказнях. В конце этого туннеля тоже был свет, но исходил он не от пути в лучший мир, а всего лишь от бледной лампы. Отсветы падали на высокие глухие стены, и темная их поверхность казалась мокрой и блестящей. Этот блеск почему-то вызывал у Хендрикса брезгливую тошноту. Пол под ногами, хоть и кристально чистый, казался сплошным потоком угольно-черной грязи. Темнота здесь оказалась неприятной. А ведь Хендрикс очень ценил отсутствие яркого света. Его чувствительные глаза обычно начинали слезиться и болеть, когда приходилось работать в дневное время или под ярким освещением. В рабочем кабинете Артур давно устроил себе уютный полумрак. И там темнота вызывала лишь самые приятные ощущения. Здесь же темнота казалось чужой, грязной и плохо пахнущей.

   На самом деле, конечно, это все подсознание. Подспудное нежелание идти дальше по узкому темному коридору, в конце которого уже виднелись силуэты охранников у нужной двери. Какая-то часть его не хотела снова встречаться с человеком, которого Хендрикс за долгие годы привык считать мертвым. Какая-то часть его никак не желала будить зверя. Но иного выбора не было. Времени оставалось не так много, если верить врачам, и следовало извлечь максимум пользы из нежданного пробуждения.

   Охранники, приставленные к двери отдельной палаты ведомственного медицинского центра европейской организации "Croix Du Monde", невольно подобрались, когда к их посту из темноты вышел Артур Хендрикс. Глава знаменитого Восьмого отдела "CDM", выполнявшего, по сути, функции разведывательного агентства, был не слишком высок и весьма худощав, что только подчеркивал прекрасно пошитый черный костюм с белоснежной рубашкой. Несмотря на возраст, а было Хендриксу уже за шестьдесят, лицо его оставалось твердым, не расплываясь складками и морщинами, ровные четкие линии подбородка и скул создавали впечатление жесткости и суровости. Хендрикс был гладко выбрит, но седые волосы не стриг, и сейчас они ухоженной косичкой свисали между лопаток мужчины. Стремительная ровная походка предводителя Инквизиторов, как называли сотрудников Восьмого отдела некоторые не слишком доброжелательные люди, выдавала прекрасную физическую форму и целеустремленность. О том, что внутренне этого господина сейчас что-то терзало, вряд ли мог подумать хоть один из охранников.

   - Господа, - поприветствовал стражей Артур, остановившись прямо напротив двери, возле которой они расположились. Приятный акцент выдавал в главе Инквизиторов англичанина.

   - Сэр, - оба молодых человека в форменной одежде взяли под козырек.

   Взгляд Хендрикса скользнул по бедру ближайшего к нему охранника. Кобура с пистолетом была расстегнута, и еще издали Артур заметил, как заметивший постороннего молодой человек инстинктивно положил ладонь на торчавшую рукоять. По крайней мере, они всерьез относились к службе. С таким пациентом, каким казался находившийся в палате, немудрено было наплевать на осторожность.

   - Вас предупредили? - спросил англичанин.

   Один из охранников кивнул.

   - Проходите, сэр.

   Хендрикс благодарно кивнул и шагнул вперед. Взявшись за дверную ручку, он понял, что незаметно глубоко вдыхает. Собственная нерешительность, пусть и не мешающая действовать, раздражала все сильнее. Слегка нахмурившись, Артур потянул дверь на себя.

   Палата, к счастью, не встретила глаза ярким светом болезненных больничных огней. Они оба предпочитали мягкое освещение, поэтому в помещении сейчас царил полумрак, разгоняемый только казенного вида ночником. Лампа была слабенькой, и в ее синеватых отсветах пациент, лежавший на койке, составлявшей большую часть обстановки, казался похожим на мертвеца. Еще больше похожим.

   Ничто в этом крохотном, обтянутом бледной кожей скелете не напоминало импозантного мужчину, блиставшего в свете, очаровывавшего женщин и решающего судьбы. Наголо обритый череп, покрытый легкой щетиной отраставших волос, для сведущего человека предстал бы типично кельтским и очень хрупким. Тощие ввалившиеся щеки уже никогда не засверкали бы здоровым мужским румянцем, возникавшим когда-то на этом лице после выпивки или просто удачного отдыха. Только глаза, обрамленные темными кругами, запавшие глубоко в глазницы, все еще сохраняли прежнюю живость. Но былой уверенности, гордого самодовольства силы, в этих черных глазах уже не было. Такая перемена первой обратила на себя внимание Хендрикса, умевшего подмечать детали. Обитатель охраняемой палаты полулежал, закутанный в одеяло, и ворот белого халата-пижамы закрывал тонкую шею. Услышав, как открывается дверь, изможденный мужчина обратил взор на вошедшего. Тогда-то Артур и понял, что будет говорить уже совсем с другим человеком. А скелет произнес бесцветными тонкими губами: