Сергей Демченко, летописец-историк, сталкер-дипломат
Я — «шерлокхомец». Раз такой наблюдательный.
Именно в этом месте стены Сотников любит стоять в гордом одиночестве и размышлять стратегически — тут целая «россыпь» следов бычкования сигарет, черные точки на неровной поверхности серого камня дождь смывать не успевает. Главный старается поменьше курить. Вот и сейчас, осторожно проворачивая, он сформировал бычок, сунул его в пачку. Ничего толкового из этого не выходит, так только руки пачкать.
— Вот и представь. Река маленькая, местами не судоходная. Но важная: на ней поселков много. В этих краях реки… сплошная история, как-нибудь отдельно расскажу. Здесь поселок был, тут — пропал, этот сгорел, а вот новые, их золотодобывающие фирмы построили. Для поселений эта речка — артерия. Ну и ходят по ней суда, буксирчики вроде нашего «Дункана», а порой и еще меньше. Тянут баржи, везут грузы. Пассажирского сообщения на таких реках нет, люди добираются с оказией или на своих лодках. Так вот, приходит такой буксир с баржой в поселок Койкан, так его назову… Сами поселки разные — и по сути, и по статусу, и по населению. Есть промысловые, есть «золотые». Есть районного масштаба. А есть, и таковых немало, дотационные. Спецназвания нет, но на самом деле это просто резервации.
— Уж прямо резервации, — усомнился я.
— Точно так, — не смутился Сотников. — Живут там представители коренных малочисленных народов. Все делают вид, что поселок — промысловый, хотя все же знают, насколько он убыточен. Реальных работников в поселке не больше пяти человек, остальные живут на «пенсию». Наше государство многим представителям таких народностей платит деньги. Только за то, что ты представитель такой-то национальности — типа вымирающей. Поддерживают их. Много ли, мало ли, но это деньги, и большинству их хватает, чтобы не работать «на продажу», а только для себя: рыбки наловить, оленя пострелять. Жизнь там — безысходная тоска. Эти подачки привели к тому, что теперь уже просто невозможно никого заставить работать. Внуки бывших оленеводов про оленеводство уже и слышать ничего не хотят, поди загони их теперь в тундру или тайгу…
— Знакомо. Бывал в таких местах, — причастно вставил я, пока Сотников вновь прикуривал только что потушенный бычок, отвернувшись от ветра. — Не у вас, правда, а позападней. Только там в рассказах все больше вертолетчики фигурируют. Так что немножко вопрос представляю.
Мы с Главным стоим на западной стене.
Оба в «альфовских» алясках, болотно-зеленых, наглухо застегнутых. Сотников с непокрытой головой, а вот я капюшон накинул.
Порывы налетают с мерзлой Волги, злые, колючие.
Река в студеных белых барашках, на открытой воде неприятных, но небольших, поперек реки ветер не успевает разогнать волну. Вот если северный подует… А он подует! Ноябрь на дворе, резко похолодало. Низкое серое небо нависает над замком уже несколько дней, в воздухе часто висит противная морось, на дорогах — грязь. Снега, правда, еще не было, но приближение первых снегопадов чувствуется, зима на подходе.
Серый мир.
На серой холодной стене — лишь мы и пушка.
Наградная «сорокапятка» установлена на северо-западной башне, так как южный подход с реки считается более прозрачным, наблюдаемым. Там и Эдгар за морем присмотрит, и франки сообщат, если что заметят. И суда в ту сторону чаще ходят. Но пока что я плохо представляю, зачем нам эта пушка нужна. Противника дареному орудию пока не обнаружено. Бероев с Гонтой тоже спорили: прапор доказывал, что ДШК не в пример эффективней орудия. Тогда Руслан решил выявить истину практически: распорядился подогнать расчет и боеприпас. В Заостровской, от греха, выставили оцепление, приперли и поставили по соседству с расчетом стереотрубу. Начали стрелять. И тут быстро выяснилось, что эта «малышка» куда серьезней, чем кажется на первый взгляд! Снаряд раз за разом перелетал через Волгу и исправно вспахивал противоположный берег.
— Вот видишь, Григорий, орудие вполне может остановить попытку переправы. Да и станицу по флангам можно прикрыть.
Придя к консенсусу, вояки составили заявку на «прихват» каналом боеприпаса, график стрельб, согласованный с главным инженером Дугиным, и начали планомерное обучение двух расчетов «по совместительству».
Вот только на противоположном берегу никого, кроме наших, нет.
На каменном парапете лежат два обрезиненных бинокля и рация шефа. Стоим, смотрим, ждем. И разговариваем об актуальном.
— Ага… Так вот, я продолжу. В чуме или балке они жить уже не хотят, отвыкли. А в городе пока не могут. Страх, комплекс. Да такой глубины и силы, что и представить трудно, — вбили в них за все эти годы. Вот они в поселках и сидят сиднем. Квасят, конечно, как только добудут, их ограничивают, на местном уровне принимают регламент завоза спиртного. Сам понимаешь, водка все равно просачивается. То промысловики закинут, то сами привезут… Не знаю, как там в США, но, подозреваю, нечто похожее. Только там все узаконено, а у нас скрыто. Порой целые народности — в поселках-резервациях, числятся в Госкомстате как редкие и малочисленные. И это дотация, и только дотация.
— В русские не пишутся?
— От конкретной народности зависит и от конкретных авторитетных людей. Да и зачем им это? Запишешься — потеряешь все льготы, пособия… Невыгодно. А вот другое выгодно…
— Что? — откликнулся я.
— А вот слушай. Приходит такой буксир в Койкан, отцепляет баржу у дебаркадера, капитан сразу уходит на берег, к старым знакомым, у него в каждом поселке свои макли. Жители уголь на берег перегружают, материалы всякие, припасы для магазина отдельной кучкой — машина скоро подойдет, а экипаж, два молодых парня, готовятся к вечеру: у этих особая работа будет.
— На смене стоять, вахтенные, что ли? — осторожно уточнил я, предчувствуя подвох.
— Ну. На вахте… Часов в пять вечера на берег начинают собираться местные девки, националки. Разодетые в современную городскую одежду, кто как может, намытые, накрашенные, готовые. Сбиваются в кучку — и на судно! Ребятишки на борту уже приготовили водочки, закусон всякий. Хлопнули — и за дело. Заметь, никаких свальных оргий: не для того пришли. А вот оттрахать каждую вдумчиво и многократно — будьте любезны. И все всё знают. И родители, и участковый, и глава администрации, если он там есть и не сидит за растраты. И никто не против, дело-то понятное. Судно ушло, девки остались, вскоре и пузики обозначатся. Государство сразу им субсидии и ежемесячные выплаты по особым программам. И родятся в поселках метисики: волосики черненькие, глазки голубенькие. Порой очень красивые, кстати. Поколение-два, глядь… а уже и не раскосые шибко! Но все едино — числятся аборигенным родом-племенем, «нативы». Госкомстат приплясывает, отчитывается — не падает численность катастрофически, работает программа! И все довольны, всем хорошо. И молодым горячим девчонкам, которые прекрасно понимают, что их детишкам, коснись что, куда как легче в городах жить и учиться будет, и голодным парням с буксира, и главе: не уронил численности поселка.
