Олег Маркелов - Крыло ангела

Солнце уже скрылось за невысокими горами, но небо пока не сдалось подступающей тьме, хотя и склонилось перед ней. Чистое и все еще светлое, оно уже не освещало раскинувшиеся каменистые холмы, покрытые скупой растительностью, а, напротив, светом своим словно делало растекающийся по земле сумрак еще темнее, как бы говоря: «Не надо гневаться, тьма, я вижу твою силу и даже оттеняю ее, чтобы она была лучше видна». Но, склоняясь перед быстро надвигающейся тьмой, небо все равно стремилось донести в заполняемые этой тьмой долины последние лучи ушедшего светила, как символ надежды и знак непременного, неминуемого возвращения света…

Небольшая, уютная долина, спрятавшаяся между невысоких отрогов близких гор, по большей части уже оказалась захлестнута тенью. И лишь несколько из россыпи маленьких приземистых домиков, будто горсть фасоли брошенных в эту долинку, все еще несли на своих крышах отсветы уходящего дня, а остальные уже уставились на подбирающуюся южную ночь светящимися глазами окон.

Стоящий на крыльце одного из домиков молодой мужчина курил, задумчиво глядя на кромку гор, четко очерченную на фоне неба, словно вырезанную арбатским художником-импровизатором, который вместо профиля взял да и вырезал из черной бумаги эти причудливые пики. Мужчина выпускал струйки сигаретного дыма, перемешивающегося с густым жарким еще воздухом, слушал громкий стрекот цикад и вспоминал свою родину. Хотя какая родина может быть у советского офицера? «Мой адрес не дом и не улица. Мой адрес — Советский Союз». Разве мог представить себе пацан из небольшого провинциального городка, любимым развлечением в котором было нестись во весь дух с друзьями на велосипедах к речке, а потом купаться до посинения, что окажется вскоре на самом краю своей великой Родины, у самых южных ее границ?

Но жизнь непредсказуемая штука. После школы он поступил в военное училище, расположенное в полусотне километров от родного дома. Учеба, свидания с девчонками, смотрящими на бравого курсанта восторженными глазами. Первая сигарета, закуренная скорее для солидности, чтобы казаться взрослее. Первые поцелуи. Бравая небрежность в голосе: «Дальше Кушки не пошлют — меньше взвода не дадут». Но все когда-нибудь кончается. И вот распределение. Потом поезд. Пересадка — и еще один гораздо грязнее и набитее первого. Затем раздолбанный автобус. И как венец — кузов дребезжащего армейского «ЗИЛа» и круглые глаза юной жены в сумраке тента… Оказалось, что на необъятных просторах великой страны есть места, про которые вполне можно было сказать, что они «дальше Кушки». Вот, например, это, где перепад дневной и ночной температуры больше тридцати градусов, где цивилизация в своем развитии остановилась, наверное, пару веков назад и где постоянно надо смотреть под ноги, чтобы не наступить на хвост гюрзе или не напугать скорпиона или фалангу. И только одному Господу известно, когда и куда его переведут отсюда.

Рубиновый огонек сигареты, отправленный во тьму щелчком пальцев, описал короткую дугу и скрылся где-то среди камней. Последний раз полной грудью вдохнув теплый воздух, мужчина шагнул в дом, где молодая офицерская жена укладывала трехмесячного сынишку.

— Он еще не спит? — спросил шепотом мужчина, услышав жалобные всхлипы малыша.

— Наверное, животик болит, — ответила молодая женщина.

Она лежала на краю невысокой кровати-топчана и, протянув руку сквозь решетку стоящей рядом детской кроватки, старалась успокоить ребенка. Однако малыш тревожно ворочался, всхлипывая и словно пытаясь оттолкнуть руку матери. Мужчина выключил свет и лег на свободное место. Он почти тотчас заснул, а женщина все лежала, гладя рукой сына и силясь понять его тревоги.

Страшные твари бежали размеренным шагом, неторопливо, но неотвратимо приближаясь. Он видел их, как и многих-многих других, присутствующих в этом мире. И они тоже знали, что он видит их. Вот только почему-то не боялись… Их сухие тела, больше похожие на обтянутые темной кожей скелеты, двигались легко и четко, словно заведенные автоматы. Длинные ноги с высокой голенью и сгибающимися назад, словно у птиц, коленями, совсем не создавали шума. Лишь по облачкам пыли, взлетающей при каждом стремительном шаге, можно было понять, что это не бестелесные призраки, скользящие во тьме южной ночи. Он пытался подняться, чтобы встретить обнаглевших охотников во всей своей мощи. Мощи чрезмерной для таких ничтожных и презренных падальщиков. Но тело не слушалось. Даже разум был окутан непонятной пеленой, в которой зияли лишь отдельные частые прорехи. Как будто пятна чистой сини в темном грозовом небе. Он крутился, борясь с непослушным телом и чувствуя себя перевернутым на спину майским жуком, которого вот-вот растопчут. Осознав всю тщетность своих усилий, замер, прислушиваясь и присматриваясь. Рядом был еще кто-то. Мужчина и женщина. Мужчина спал, а женщина касалась рукой его головы и что-то шептала. Она пыталась успокоить его страхи — это было совершенно ясно.

— Уходи, женщина, — попытался сказать он, отталкивая ее руку. — Они идут лишь за мной. Но заберут всех, кто окажется рядом.

Горло дергалось, силясь облечь его мысли в слова, но лишь жалкое мяуканье рождалось в нем. Детский плач? Он с ужасом понял, почему столь беззащитным и жалким чувствует себя сейчас. Он был заключен, словно в прочнейшие кандалы, в крошечное детское тело. Тело маленького, трехмесячного ребенка.

Твари были уже совсем близко. Теперь он чувствовал и их возбуждение, словно у гиен, вышедших на едва живого и уже неспособного сопротивляться льва. Они замедлили бег, приближаясь к дому и в свою очередь прислушиваясь. Со львом, когда тот умирает, все же надо держать ухо востро. Лишь легкое порыкивание, воспринимаемое обитателями этого мира как приступы необъяснимого страха, выдавало их нетерпение. Но в своих действиях они этого нетерпения позволить себе не могли. Слишком хорошо они знали, кто должен стать их жертвой. Осторожно, будто боясь спугнуть удачу, они приблизились вплотную к дому. Одна тварь побежала вокруг, неторопливо проверяя все подходы. Вторая медленно, словно опасаясь удара, заглянула в окно.

— Убери руку, женщина! — взмолился он, напрягаясь изо всех сил, но слышал лишь жалобный детский плач.

Тварь, завершившая круг, скользнула в открытое окно соседней комнаты. Еще секунду назад кажущаяся угловатой на голенастых ногах, она теперь, подобно ящерице, распласталась на полу, плавно переставляя конечности, стелясь, словно клок утреннего тумана. Вторая замерла перед окном в спальню, готовая одним рывком ворваться внутрь, когда начнется потеха.