Мы здесь одни, среди тысяч заплаканных глаз.
Это они смотрят в прицел на нас.
Слышишь, все ближе мертвых собак лай.
Целься чуть ниже… Стреляй!
Дельфин. Нечестно
Стахов как раз подкладывал в костер сухие поленья в надежде отогреть захолодевшие руки, когда привычную тишину заставы нарушил сначала едва различимый на фоне душевного потрескивания костерка, но постепенно нарастающий шум. Это возвращался с ночного рейда вояжерский грузовик, один из немногих, оставшихся в Укрытии на ходу. Узнать по звуку, чей именно экипаж возвращается, для Стахова не составляло никакого труда. Даже сквозь два металлических заслона, ограничивающих тридцатиметровый промежуточный шлюз, он определил, что это возвращался с рейда «Монстр» — когда вояжеры выжимают из двигателя все силы, спутать этот рев с каким-то другим мог либо новичок, либо совсем уж невнимательный вояка.
Поэтому, еще до того как «Монстр» успел подкатить свои шесть колес к наружному заслону шлюза и подать сигнал о прибытии, комбат нехотя поднялся от костра, похрустел шеей и, подойдя к откинувшемуся на мешки новичку, опустил свою тяжелую руку ему на плечо.
— Просыпайся, боец, — сказал Илья Никитич, с трудом подавив в себе желание схватить его за шиворот и как следует встряхнуть.
Парень, имени которого Стахов так и не запомнил, встрепенулся, будто получил пощечину, и вскочил на ноги, по привычке вцепившись обеими руками в автомат.
Мысль, что его подняли не по боевой тревоге, пришла не сразу. А вслед за ней в опьяненный сладким, необычайно цветастым сном мозг ворвалась и другая, от которой у него вмиг все сжалось внутри, похолодело, а кадык запрыгал как заводная игрушка: он заснул на посту! Нет, нет, только не это!
— Простите, Илья Никитич… товарищ командир, вторые сутки на ногах, — виновато вскинув глаза на Стахова, оправдывался юноша. — На минутку присел, и… — Он развел руками, не в силах добавить что-то еще.
Лицо командира на мгновение просветлело, как-то по-отцовски тепло блеснули глаза, даже подумалось, что он сейчас искренне улыбнется и скажет что-то успокаивающее вроде: «Да все нормально, малый, с кем не бывает». Но колючие брови тут же обратно поползли к переносице, глаза заблестели бесчувственной сталью, а лицо приняло прежний бесстрастный, хладнокровный вид.
— Сто раз, — тихим, изможденным, но властным голосом сказал он, глядя куда-то поверх белобрысой макушки. — На кулаках. А в следующий раз получишь еще один наряд. Понял?
Парень, пятнадцати лет от роду, браво вздернул подбородок и удовлетворенно улыбнулся, будто ему приказали не отжиматься на бетонном полу, а дрыхнуть дальше. Тут же, отложив оружие в сторону, он упал на кулаки и с ритмичным «уф-уф» принялся отрабатывать наложенную епитимью.
На самом деле Андрей в душе был рад, что именно такое наказание выбрал ему начальник заставы. И не без оснований — о стаховских методах расправы с нарушителями уставных инструкций ходили разные слухи. Совсем не грело быть выброшенным в промежуточный шлюз и оставаться там, в полнейшей темноте, по колено в грязной воде, из которой то и дело показывались толстые, скользкие червеобразные существа. Десяти минут этого удовольствия вполне хватало для того, чтобы обдумать свой проступок и сделать надлежащие выводы. Поэтому сотня отжиманий на кулаках новичку была не страшнее штопанья старых портянок. Трудно, разумеется, особенно когда заходит где-то за восемьдесят, но зато цел и в тепле.
Илья Никитич извлек из костра тлеющую головешку, подкурил самокрутку и посмотрел в противоположный конец заставы. Там, на горе из мешков, выложенных почти до потолка, размещался второй пулеметный расчет.
— Эй, на точке! — выкрикнул он, выпустив изо рта плотное облако сизого дыма. — Вы что там, тоже заснули на хрен?!
Из-за наваленных мешков тут же вынырнули две фигуры: одна повыше и покрупнее, а другая тощая, с копной неухоженных волос. Их лиц не было видно, свет от разложенного внизу костра туда не доставал, но даже неопытному новичку было понятно, что эти двое «на точке» тоже спали.
— Никак нет, товарищ командир батальона, — как можно бодрее ответил звонкий юношеский голос, принадлежавший тощей фигуре.
— Чай хлебаем, Илья Никитич, — дополнил второй, принадлежащий человеку постарше. — Не желаешь? Из термоса только, горячий еще.
— Из термоса? — голос Стахова заметно подобрел. — Можно и похлебать, если из термоса. Вояжеров только впустим сначала. — И, выдержав короткую паузу, добавил: — Каран, ты там за новичком следил бы лучше, а то дрыхнете небось оба.
— Не, не дрыхнем, — заверил его Каран. — А что, уже пришел вояж?
— Я ж говорю, блин! Чай они хлебают. — Стахов выпустил изо рта струю густого сизого дыма. — Хаким, обещаю — по тоннелям бегать будете, в полной выкладке и в противогазах!
Эхо его хрипловатого, прокуренного голоса отразилось от голых бетонных стен, и тут же, будто в ответ на вопрос Карана, снаружи донесся мощный звуковой сигнал: два коротких гудка, один длинный. Машина подошла к первому, верхнему заслону.
— Давай подымайся на точку, — скомандовал Илья Никитич Андрею, прищурившись то ли от дымящей в зубах самокрутки, то ли чтобы внимательнее рассмотреть прыщавое лицо подчиненного. Затем причмокнул, недовольно качнул головой и сплюнул — резвость молодого бойца, по его мнению, оставляла желать лучшего.
Парнишка, на ходу растирая закоченевшие кулаки, вскочил по выставленным в виде ступеней мешкам наверх и оказался в укрепленном гнезде, где его уже ждали разложенные на специальных подставках ящики с боеприпасами и неизменный компаньон — станковый пулемет Калашникова, задравший черное дуло в холодную серую твердь потолка. Там было темно и зябко, костер с недавно подкинутыми в него дровишками остался внизу, и новичку его теперь чертовски недоставало…
При слове «застава» воображение рисовало могучий, неподступный передовой пост, вставший на рубеже между жизнью и смертью. На самом деле северная застава представляла собой всего лишь ржавые двустворчатые ворота да пару пулеметных гнезд, прикрытых стеной из наполненных песком мешков. Застава держалась на честном слове, штопаные мешки то и дело рвались, просыпая на землю ценный песок, ворота слетали с петель, пулеметы клинило в самый неподходящий момент, а разное тварье с поверхности почему-то именно ее избирало для самых своих яростных, неистовых нападений. Почему-то твари с куда меньшим рвением и частотой атаковали южную или юго-восточную заставы, а все перли на северную. Может, чувствовали, гады, что хлипка северная застава, а может, и в другом было дело — кто ж разберет?
