Впрочем, мастерства — тоже мало. Испокон веков Крагеры не стремятся к условиям честного боя. Поэтому каждый клинок от жала до крестовины тщательно, любовно смазан ядом.
Трупным ядом. Добывают его Крагеры из тел убитых врагов. Врагов же — не хоронят.
Быть может, в данном случае это даже излишне: ведь тот, по кому придется удар эспадона, умрет не от яда… Нет, не излишне это!
Ореол лютого страха исходит от Крагеров: от них самих, от их поступков. Их взгляда… Запаха немытой кожи…
От их оружия…
И он, этот ореол, словно удлиняет их мечи. На четверть. А то и наполовину.
Если противник не сумел укрепить свой дух — то десятикратно удлиняет.
На сей раз гвардейцы не собирались пускать в ход мечи. В руках у них, как и у всех остальных воинов клана, были Запретные жезлы огня и металла.
Нет, не жезлы — автоматы. Крагеры не нуждаются в словах-заменителях!
Крагер всех Крагеров величественным жестом простер вперед руку в латной рукавице.
— Смотрите! — сказал он.
— Мы смотрим, вождь! — многоголосо ответили ряды.
— Смотрите и запоминайте!
(… — Запомним… — отозвалось эхо от дальних холмов.)
— Запоминайте на века, какая участь постигает противящихся нам! Всех, кто…
Продолжения не последовало. Предводитель осекся, пристально вглядываясь в морозную дымку над белой равниной. Туда, где, растянув цепь, находились сейчас передовые отряды.
Что-то происходило там, вдалеке.
Что-то совсем иное, чем ожидалось…
Да, этот день запомнится на века. Но запомнится иначе.
Не о Крагерах будут петь хвалебные песни. И саги сложат не о них.
И вообще, имя Крагеров будет в этих сагах начинаться с маленькой буквы. Если, конечно, кто-нибудь удосужится записать слова, слетающие с губ слепых певцов.
Даже не именем оно будет считаться, а проклятьем, ругательством. Так и поведется с тех пор.
Потому что не всякая победа — победа. И не всякое поражение — поражение.
"…Никогда не разлучают бойцов Священного отряда. На то он и есть Священный!
Свято число его — пять сотен. Священна клятва, соединяющая всех бойцов с такой же неразрывностью, как неразрывны после проковки нити твердого и мягкого металла, образующие узор на булатном клинке.
Свято и нерушимо место командира — в центре первого ряда атакующих…
Махайра же отряд — разлучил. И было решиться на это не легче, чем выйти на бой с жезлоносцами, преступившими Запрет.
Потому что связь, возникающая меж душами воинов — от момента принесения клятвы до конца боя, — прочнее даже самого лучшего из сортов булата".
БЫЛО ЖЕ — ТАК:
ВОТ КАК БЫЛО:
"…На две части разделил Махайра отряд. И случайно ли, нет ли, но оказались те части равными. И числом, и деяньями, кои им предстояло свершить.
В первую часть — меткие стрелки, никогда не промахивающиеся. Были там лучники, бьющие птицу в глаз на лету и способные пронзить стрелой доску из дерева ангпиту толщиной в три пальца за четыреста шагов. Были арбалетчики, разящие птицу в зрачок глаза и пробивающие такую же доску за семьсот пятьдесят шагов.
Дерево ангпиту столь прочно и тяжело, что — всем ведомо — тонет в воде.
И не только в воде рек, порожденных тающим ледником, но и в соленых, вязких водах Океана.
Отделив стрелков, разместил он их за вершиной одного из холмов так, что скрывал их гребень. И сказал: здесь ждите, пока скомандую я.
И еще сказал: начинайте разить на всю длину полета стрелы. Но при этом будьте столь же метки, как если бы враг был от вас не дальше, чем различим цвет глаз его.
Сумеете ли? — спросил.
И отвечено было ему, что сумеют.
Во вторую часть отряда — мечевые бойцы вошли. Из тех, что восемь трехпальцевых досок разрубают, держа двуручный меч одной рукой. Это — о силе сказано.
О быстроте же можно сказать: поставь такого с мечом на открытое место и выведи против него троих лучников. И пусть пошлют в него свои стрелы одновременно. И не будет другого исхода: две стрелы отобьет, от третьей уклонится. Разве что такой исход: перерубит одну стрелу, а уклонится от двух других.
Отобрав их, повел к невысокой гряде, где надлежало пройти Крагерам. И сам встал в середину первого ряда. Нет, не встал, а лег. И отряд свой положил на снег.
И сказал: лежите, пока не скомандую. Вам команда будет иная, чем тем, кто залег на холме.
И нужды указывать вам, что делать, — нет. Пусть каждый делает то же, что и я…"
А первые два отряда шли беззаботно, полагаясь на силу своих жезлов… нет, автоматов. Перебрасывались шуточками, смеялись, не глядя по сторонам…
И то сказать: к чему приглядываться? Открыта долина, ни спрятаться на ней, ни залечь. Неровности — малы, и за ними тоже не укроешься.
Ну, не то что совсем не укроешься, — быть может, шагах в пятидесяти тебя видно и не будет… Но — не ближе.
Если же кому-то хочется быть расстрелянным именно с пятидесяти шагов
— что ж, это его дело. Целиться так еще удобнее, чем, скажем, с тысячешагового рубежа. А вплотную — все-таки не подойти.
Человек — не малая цель, в горного зяблика не превратится. Отряд — тем более…
Большие холмы? Да, есть они. Но — по бокам долины. Вдалеке.
Вдалеке…
Должно быть, именно так думали Крагеры. По крайней мере, до того момента, как по ним ударил сплошной ливень стрел.
"…И все сталось так, как и было задумано Стражем Границ.
Когда приблизились враги к поперечной гряде, трижды вскричал он, коротко и пронзительно — так, как кричит горный жаворонок.
Это был сигнал для стрелков. Потому что не поют жаворонки, когда земля укрыта снегом.
И встали стрелки, подняв свое оружие. Далеко было до Крагеров, лишь немногим менее предела, на который посылает стрелу большой лук.
Сказал тогда младший из лучников:
— О, братья мои! Мыслимо ли — точно пустить стрелу в такую даль? Быть может, в лошадь или быка попаду я — если будут стоять они на месте. Но не могу я увидеть цвет глаз наступающих. И не по силам это смертному!
И ответил стоящий рядом с ним, старший по возрасту:
— Совета ли спрашивали у тебя? Либо твоего мнения, что по силам смертному, что нет? Или и сам ты не знаешь, какого цвета глазная радужина у твоих врагов? Черна она, словно провал бездонный, так как сквозь глазницы их просвечивает нутро их души. Так делай же, что приказано!
И, ни слова более не сказав, натянул тетиву юноша. А разом с ним взяли прицел все остальные.
И каждый из них различил цвет глаз того, в кого целился. Потому что душа невидимо изливалась оттуда.
Когда же души нащупывают друг друга — нет между ними расстояния. И уже нечто большее, чем сам человек, оценивает дальность, высоту, поправку на ветер…
