— Спасибо… — не веря своим глазам, она с благодарностью приняла из моих рук еду.
Вдруг сзади я услышал чье-то злобное бормотание.
— Прочь! — я заслонил девушку от той самой сухой женщины из очереди.
Карга, похоже, не вышла победительницей из сражения за розданные мною четыре продпайка: глаза у нее были все такими же голодными, а на губе виднелась ссадина от чьего-то удара.
— Ублюдок! Сволочь! Ей не нужно! Это незаконный ребенок! — провизжала она ненавидяще по-румынски, не зная, видимо, что этот язык мне знаком. — Будь ты проклят, мразь!
— Не подходи. — предупредил я.
Сунься она — я бы ударил, не задумываясь. Наверное, по моему лицу было видно. Злобно оскалившись, женщина отошла, продолжая бормотать себе под нос по-румынски проклятия в мой адрес. Я обернулся к молодой матери, и увидел, что бокс уже давно открыт, а она, даже не подумав распечатать пластиковые одноразовые приборы в целлофановом пакете, с упоением поедала руками сочные тушки жареной саранчи в хрустящих панировочных сухарях, бобы и кашу из киноа. Тактично отвернувшись, я решил какое-то время подождать, убедившись, что ее никто не побеспокоит.
Какое-то время спустя я почувствовал, как она слегка потянула меня за рукав, и обернулся.
— Спасибо! — с чувством проговорила она, вытирая салфеткой рот. — Спасибо огромное! Я думать умереть! И сын!
У нее был сильный акцент — похоже, английский она знала лишь на базовом уровне.
— Не за что, не надо благодарить, — неловко улыбнулся я. — Если хотите, держитесь рядом со мной, вас никто не обидит. У меня есть деньги, я буду вам покупать еду, пока вы не выберетесь отсюда. Понимаете?
Не знаю, поняла ли она, но когда я протянул ей руку, она, вглядываясь какое-то время мне в глаза, вложила мне в руку свою ладонь. Минуту спустя мы были возле Андерса. Завидев нас еще издалека, он взялся за трость, поднялся и уступил место девушке, несмотря на то, что она неловко пыталась удержать его на месте.
— Это ваше, — я протянул один из оставшихся двух обедов старому датчанину.
— Хм. Напрасно. Я же просил что-то попроще, — задумчиво оглядев увесистый бокс, пробормотал он. — Но спасибо тебе, мальчик. Ты, похоже, решил серьезно заняться благотворительностью.
— Нельзя же бросать маленьких детей умирать, — сказал я, глядя на девушку, которая, сев в кресло Андерса, а прежде мое, улыбалась, гладя младенца по голове и нашептывая ему что-то на неизвестном мне языке.
— Ей будет тяжело с этим ребенком. Честно говоря, у него не очень много шансов выжить…
— Сын будет хорошо! — упрямо сжав губы, решительно заявила девушка, видимо, поняв смысл слов Андерса. — Я не бросить никогда, даже если умереть!
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы по щеке не прокатилась слеза. Оглянувшись, я заметил, что несколько людей наблюдали за этой сценой с немым, бездеятельным состраданием — с таким же, как смотрели на ищущую своего мужа женщину или тихо бредящего психа.
— Что случилось с людьми? — тяжко вздохнув, риторически спросил Андерс. — Со всеми нами?
С молодой матерью, покровителем которой я невольно заделался, я успел поговорить не так уж и долго.
— Как тебя зовут? — спросила она на своем ломаном английском.
— Димитрис.
— Д-и-м-и…
— Дима, — назвался я сокращенным именем
— Спасибо, Дима. Спасибо… Но меня ведь все равно не пропускать, — в ее голосе было тихое отчаяние. — Я говорить им, что некуда ехать кроме здесь. Что маленький сын. Но они не пускать.
Ей всего лет двадцать и она достаточно красива. Она могла бы жить другой жизнью. Но ей не дали ни малейшего шанса. Я, может быть, уеду в Сидней, если повезет. А куда денется она? Мое сердце болезненно сжималось.
— Как зовут твоего сына? — спросил я.
— Я назвать его Уоллес, как Протектора. Я думать, это поможет ему выжить. Но они не пускать, — по ее щекам снова потекли слезы.
Мне захотелось как-то утешить, успокоить ее, но я не знал, как. Пустые слова ничего не значили, а дать ей стоящий совет я не мог, потому что не знал, что ей делать. Скоро мы расстанемся и больше никогда не увидимся — потому что она никогда не попадет в Содружество и никогда не бросит ребенка, а я не смогу взять ее с собой. Мне бы лучше поскорей уйти, даже не знать, как ее зовут. Попытаться забыть про нее и не замечать — как это делают все.
— Жаль, что таких добрых людей, как ты, мальчик, не так много. Тогда мир был бы другим, — произнес философски хромой датчанин.
Я так и не ответил — его глаза внезапно расширились от удивления и он отступил от меня на несколько шагов. Я не сразу додумался обернуться. За моей спиной стояли трое сотрудников СБ.
— Это вы Войцеховский? На вас поступила жалоба из-за рукоприкладства и угроз в адрес пассажиров у пищевых автоматов, — сказал один.
— Да вы что? — я неуверенно усмехнулся. — Быть того не может! Это чистой воды клевета! У меня пытались отобрать еду, которую я купил за свои кровные!
— Они ничего не делать! Я все видеть! Он мне помогать! — сразу же вступилась за меня азиатка.
— Ну что вы, это очень вежливый молодой человек, он бы никогда… — поддержал ее Андерс.
— Как бы там ни было, мы вынуждены просить вас пройти с нами. Требуется составить протокол.
— Без проблем, — я нервно улыбнулся, затем обернулся к Андерсу и матери. — Не беспокойтесь за меня. Я скоро вернусь.
Люди смотрели, как меня уводят, кто с опаской, а кто с безразличием. Что касается меня, то я убедил себя, что никакой проблемы нет, и всячески храбрился, пока вежливые офицеры охраны вели меня к какой-то неприметной двери с надписью «Только для персонала», попросили меня сдать им свой рюкзак, все предметы из карманов и коммуникатор («Такой порядок»), а затем по длинным полутемным коридорам. Сердце беспокойно заныло лишь после того, как мы спустились по какой-то лесенке вниз и я оказался в коротком коридоре с рядом одинаковых, тяжелых железных дверей. В этом коридорчике нависла мрачная атмосфера.
Идущий первым правоохранитель воспользовался сканером отпечатков пальцев, чтобы открыть одну из дверей.
— Проходи! — сзади меня слегка подтолкнули.
Едва я шагнул в темное помещение без окон, как почувствовал, как мне кто-то сделал подножку, и от неожиданности грохнулся на пол. Звуконепроницаемая дверь с неприятным хлопком затворилась, погрузив помещение в тишину. Свет шел лишь от тусклой лампы под потолком. Вокруг меня раздавались шаги нескольких людей.
— Вы что делаете?! — чувствуя, как сердце вырывается из груди, я инстинктивно отполз и прислонился спиной к стенке. — Вы не имеете права! Я ничего не сделал!
— Да что ты говоришь, босота? — в голосе говорившего звучало презрение.
— Я резидент Альянса, много раз был в Содружестве! Я внесен в ЕРФО, посмотрите, я за всю жизнь не совершил ни одного преступления…
— А-ну заткнись! — меня лягнули ногой.
Я инстинктивно закрылся рукой, но этот жест не понравился допрашивающим. Один из них несильно хлопнул меня дубинкой по руке. Я взвыл от боли, задергавшись от мучительно проходящего по всему телу электрического заряда. Волосы на голове, кажется, встали дыбом. Если бы я не был в туалете всего час назад — наверняка я бы описался. Меня никогда по настоящему не избивали. И я не подозревал, как это больно.
Один из мучителей засмеялся.
— Страшно, да, резидент Альянса? Перся бы ты назад в свой гребаный Альянс! Вы развязали войну — вот и перлись бы туда, дохли бы на ней! Чего вы сюда претесь?!
— Я…
— Заткнись, я сказал! Думаешь, ты можешь прийти сюда, загадить наш аэропорт, устраивать здесь беспорядки и тебя за это еще по головке погладят?! Или, может, пустить тебя в Содружество? Там же как раз не хватает дармоедов!
— Да я ничего не сделал! На меня самого напали, пытались отобрать еду, — сбивчиво пробормотал я.
— Думаешь, нам не все равно, кто из вас, грязных животных, был зачинщиком?! Я скажу тебе так, сукин сын — если твоя мама не научила тебя вести себя воспитанно, то я уж точно научу. Хочешь отведать еще раз моей дубинки?
