— Махров! Еще раз повторяю — не стройте из себя дурака. Отвечайте по существу. Фамилии и адреса. И адреса мест, где вы держите похищенное оружие. Если вы начали сотрудничать со следствием, не останавливайтесь — это глупо. Сотрудничество вам зачтется — обещаю.
— Я? Со следствием? Сотрудничаю? Смешно. Да я здесь просто развлекаюсь. Странно, но чувствую себя почти как бог. Я ведь знаю будущее, а вы нет. Завтра я буду на вершине мира, а вы все сгниете. Интересная ситуация. Забавная. Не так ли?
В своем безумии задержанный был неподражаем — Рощин, глядя в его глаза, не замечал ничего, кроме подтверждения истинности каждого слова. Махров действительно верил во все, что говорил. Действительно полный псих. Это даже не последствия аварии — на ровном месте такое вдруг не появляется. Но у этого психа была информация. В его бреде присутствовали крохи истины. Особенно Рощина зацепило упоминание самоходной гаубицы. В российской армии воровали много и охотно, но чтобы утащить такую машину прямо с позиции на полигоне — это был нешуточный скандал. Естественно, следов не осталось. Орудие испарилось. Как испарялось все, до чего добирались хитрые руки этой удивительно неуловимой шайки.
— Махров — хватит здесь комедию ломать. Фамилии. Адреса.
— Явки и пароли, — противно прыснул задержанный. — Завтра четыреста миллионов моих свинок наведаются в гости. В гости к человечеству. Они будут повсюду — ни одного уголка не обделят вниманием. Двадцать лет мы собираем информацию по военным объектам — если и пропустили что-то, то немногое, или мелочь. Армию накроют сразу — вряд ли более одного процента боеспособных военнослужащих сумеют пережить первый день. А потом возьмутся за города — главные рассадники человеческой грязи. Города за день не уничтожить — с ними повозиться придется. Но ничего — мы ведь никуда не торопимся. Свинки придут в каждый дом, в каждую квартиру. И здесь их тоже будет немало. Придут прямо сюда и поубивают к чертям всех. Кроме меня. Я ведь избранный — они ведь за мной придут. Все — уводите меня отсюда. Устал я на вас смотреть… покойнички. Больше ничего говорить не буду. Скучно стало. Вы унылые.
— Так мы и развеселить можем — нам это недолго.
— Чем? Пригрозите мне незабываемой ночью, проведенной в камере для гомосеков? Не смешите. Я при аварии головой ударился — мне нужен покой и ласковая медсестра. Если на мне царапина лишняя появится, представляете, какой скандал может подняться? "Украинские фашисты пытают известного эколога и борца за сохранение дикой природы!" Ваше руководство с вами потом такое сотворит, что гомосекам и не снилось. И вообще — все, что я здесь нес, это параноидальный бред искалеченного человека.
— Слишком у вас интересный бред… — Грищенко поднял трубку внутреннего телефона: — Уведите его.
Дождавшись, когда за конвоирами закрылась дверь, повернулся к Рощину:
— Ну как?
— Похож на психа, но в этом деле он замаран по уши. Гаубицу увела та же шайка — с тем же почерком. Я могу даже номер машины дать. Он этот эпизод упоминал. Ну и остальное добро тоже.
— Что — они и танки угоняли в неведомые дали? Он ведь про них говорил?
— Бывало и такое.
— Да уж… дела у вас… Сейчас мы его до вечера помаринуем, а потом я за него серьезно возьмусь. Есть у нас тут один старичок — расколоть кокос об матрас может, дай только пару часиков и подготовленного клиента. Подготовкой займусь. Не слезем с него, пока не пойдет информация. А она пойдет.
— Мне можно будет при этом присутствовать?
Увы — в глазах Грищенко ответ прочитался еще до того, как сорвался с губ. Сотрудничество это хорошо — но пора российскому гостю и честь знать.
— Нежелательно. Со мной одно дело, а с дедушкой… Но я вам сообщу, если он начнет разливаться соловьем. А там, наверное, все равно россиянам его передавать придется — запрос, думаю, сделаете. Если на Украине за ним ничего серьезного нет, то он ваш. Убийство солдат у вас же были. У нас мы можем пришить ему лишь хранение огнестрела — несерьезно.
— Не удивлен, если и на вашей земле они отметились в чем-нибудь похуже, чем хранение оружия.
— Запросто. Надо поднять инфу по пропажам вооружения — может найдем их следы. Но каково загибает, а? Четыреста миллионов свинок. Мне многое доводилось слышать, но такое… Крут этот Махров — психиатрам очень понравится.
* * *
Синельников Игорь Анатольевич, или в прошлом просто Синий, открыв дверь, стиснул Рощина в объятиях. Дружеских, разумеется, объятиях. И хотя Рощин не видел его уже десять лет, показалось, что не прошло и дня. Изредка бывает, когда между людьми возникает чувство полного единства. Какого-то сродства, не оставляющего места для неловкости в любой ситуации. И все между ними естественно — без глупых стандартных церемоний. Можно не видеться годами, но помнить друг о друге с теплом, звоня не только чтобы поздравить с днем рождения, а и безо всякого повода. "Серега! Вечер добрый! Я тут футбол посмотреть решил, но как глянул на игру, от ужаса полез за водкой. Первую рюмаху уже накатил за упокой этих педерастов, что в чистом поле всей толпой мяч найти не могут, а вторую за твою здоровье пью. Если у тебя что-то есть, а у тебя не может не быть, наливай и себе — чокнемся об трубки. Мы ведь не алкаши сам-на-сам пить?!" Вот так и жили старые друзья — их разделяли границы и тысячи километров, но ощущения разлуки не было. Они не просто поддерживали связь — они оставались вместе.
Но встрече все же были рады безумно.
— Пусти! Отожрался на хохляцком сале — боров! Ребра же трещат! Да и соседи могут увидеть — представляешь, что о тебе подумают?
— Уж соседи меня за педика точно не примут — я ведь о-го-го! От меня не успевают жен, дочерей и даже бабушек прятать! Ведь если найду, то все — не уйдет.
— Десять лет тебя не видел, а врешь все так же. От тебя не то, что бабушки сбегут — даже жена ушла. С немцем своим.
— Не ушла она — отпустил! Практически выгнал! Не путай! Освободила мне душу — теперь могу заниматься облагораживанием местной генетики без малейших угрызений совести! Заходи давай — чего стесняешься, будто монашка на панели!
— Да ведь ты сам не пускаешь — небось, не хочешь кормить. Не зря про вас, хохлов, говорят, что вы жадные — сам теперь убедился!
— Проходи — сейчас я тебе докажу всю глубину твоих русофильских заблуждений. Ничего для тебя не пожалел — горбушку черствого черного хлеба уже от плесени очистил, кильку в томатном соусе тоже открыл. Но только ты ее много не ешь — назавтра еще надо оставить.
— Сам ею давись, — уже разуваясь, хмыкнул Рощин. — У меня корюшка есть — полсумки. Не какая-нибудь питерская, в балтийской моче выловленная. Настоящая — дальневосточная, икряная. Йодом отдает — все как положено. Ты, кстати, обещал мне какое-то уникальное пиво. Только мне много нельзя — завтра в СБУ ваше топать опять, неохота туда с термоядерным выхлопом приходить.
