Князь Иван примолк, глядя перед собою на блюдо с уже порушенным едоками лебедем, целиком запеченным с яблоками. Мысли у него были далеки от лебедя и от здешнего стола. И мысли были полны клокочущей ярости, резко контрастировавшей с внешним спокойствием.
– Ныне же, добрые христиане, творится в Вышеграде обратное, воистину срамное и бесчестное. Доподлинно известно мне стало, что при царовом дворе основалось целое поселение безбожное, волхвовское. А при нем – противно и вымолвить! – кодло самой что ни на есть настоящей поганой нечисти. И учреждено все это не забавы для и не с целию разрешения тех вопросов, по которым мы все, что греха таить, нет-нет да и зовем к себе волхвов для совета. Если бы, други мои! Тут затеяно прямое еллинское бесование!
Его негромкие слова падали в воцарившуюся тишину. Все уже бросили есть и глядели на князя Дмоховского во все глаза. Кто – с искренним удивлением по поводу странных обычаев, затеявшихся вдруг при царовом дворе, а кто и с ужасом перед самим говорившим. Ибо в словах его почуялась не просто добрая забота о чистоте веры православной, а сталь разящая фанатичного святоши, неумолимая ко всякому отступлению от канонов. А это было уже опасно даже для сидящих рядом– ибо кто из нас безгрешен?
– Святые пастыри церковные между тем удалены из кремля Вышеградского. И даже митрополиту нет ходу сейчас в царовы покои. Остался при царовой особе только поп Сильвестр Адашев, известный своими еретическими писаниями. И хуже того!
Слушатели в недоумении почти перестали дышать – что же может быть хуже уже сказанного?
– Много, други мои, много хуже… Коли оставалось бы все творимое в пределах стен Вышеградского кремля, то можно было б и смириться нам, живущим и правящим в своих уделах. Ведь стены Вышеградского кремля давно, по слухам, скрывали многая бесовские прегрешения земных владык наших, включая и отца нынешнего держателя парового венца. Говорили же, что и помер тот рано потому лишь, что до умопомрачения увлекся всяческим непотребным ведовством и колдовством под началом волхвов. Которым только того и надо – вот они и высосали из него веру по капельке. А с верой, как водится, ушла и душа. Но не о ранее преставившемся венценосце речь, а о нынешнем. По всему видно, что продолжает он богопротивные дела своего рода, в котором давно завелась червоточина бесовская. И мало ему уже Вышеградского кремля. Мало!
Князь Иван резко и неожиданно стукнул костистым кулачком по столу – так, что все вздрогнули.
А он прикрыл глаза, смиряя желание бить и крушить, резать и давить, отдышался и продолжил негромко: – Не далее как третьего дня, согласно тайному царову указу, пущены по всем сторонам, по станицам и по селам сонмиша лживых пророков. Мужиков и женок, девок и старых баб. Кои видом отвратны, наги и босы, и речами своими прелестны. Власы распустя, они трясутся и убиваются. И сказывают, что будто являются им святые ереси: шестокрыл, воронограй, ост-ромий и зодей. И кроме того, смущают простую чадь людскую разными играми и плясаниями скоморошьими…
– Да чего ж хотят они? – первым не выдержал нагнетания страстей прямолинейный князь Петр. – Что эти мужики и женки проповедуют?
– Проповедуют? – Князь Дмоховский сбился, с неудовольствием взглянул на Траханиотова, – А то и проповедуют. Что Бог един, что разницы нет: Христос ли, Перун ли. Что заповеди Божий, дескать, порушены. И прежде всего – заповедь жить в любви со всеми. А понимай так, что в любви с волхвами да с нечистью, которая есть божия капля, хрустальная росинка, несущая небесную волю. И еще проповедуют, что надобно, дескать, вернуться поскорее к древним заветам. Очиститься от скверны богатств и удовольствии плотских, не ранить землю-матушку пахотой, а лес-батюшку порубками…
– Эка, – усмехнулся, расслабляясь, князь Петр. – То мы уже слыхали. Волхвы про то давно толкуют, да что-то никого не убедили!
– То они от себя толковали! – запальчиво возразил князь Иван. – А то – от парова престола! Как тут простым людям в смущение не войти? Не об антах, понятно, беспокоюсь, но о дружинах наших, о голутвенных мужах, которые кидаются на ересь сию яко псы на блевотину!
«Очень аппетитный образ, – отметила я, переставая жевать. – Особенно удачный для застолья!» – Вот они-то, таких речей наслушавшись, могут и забыть про то, как крест нам на верность целовали! – яростно тряс головой князь Иван. – Да и про сам крест животворящий! А и лыцары – так ли устоят все пред лестными, обманными ересями, ежели самим царовым величием эти ереси поддерживаемы? Да что лыцары! А князья из худородных, которых молодой цар привечает? Как думаете – воспротивятся ли? Ох, боюсь, раскол-то будет страшным, удар по христианской вере– тяжким, а жители княжеств наших откажутся уважать даже нас..
– Здесь цар… – прошептала я на ухо Михаилу.
– Здесь? Где? – не понял он, озадаченно оглядываясь.
– Здесь царова воля присутствует, – сказала я громко, указывая на хорошо видимый мне смерч, черной воронкой закручивающийся в дальнем углу столовой залы. Слишком памятный мне смерч, едва не поглотивший мое сознание в ца-ровых покоях.
Как бы услышав мои слова, смерч двинулся к пиршественному столу, прокатился по нему незримо для остальных присутствующих и всей своей ураганной тяжестью обрушился на князя Петра.
Тот как раз грозно оборачивался в мою сторону, чтобы задать взбучку несносной девке, беспрестанно лезущей в серьезные разговоры. Но не успел обернуться – обмяк. Ватной куклой осел в свое кресло, закатил глаза, приоткрыл рот, хрипло вдыхая воздух.
– Держитесь, князь! – крикнула я и мысленно протянула к нему руки.
Я пыталась раздвинуть упругие вихревые потоки, дотянуться до обездвижеиного, одеревеневшего сознания князя, зависшего легкой щепочкой в самой сердцевине бешено вертящейся воронки.
Смерч сопротивлялся моим рукам всеми своими протуберанцами и завихрениями, выталкивал меня наружу, сводил ледяной судорогой пальцы, мысленно вонзаемые в его плоть.
– Да помогите же мне! – воззвала я к присутствующим, в немом остолбенении переводившими глаза с меня на обвисшего в кресле князя. – Кричите ему, называйте по имени, обращайтесь к нему хоть как-то! Пусть откликнется, пусть придет в себя!
– Князь Петр! – первым громко подал голос Михаил. – Петр Тихонович!
– Князь Траханиотов! Князь кевролевский! – принялись несмело выкликать остальные.
Через минуту вокруг уже стоял настоящий галдеж. Многие повскакивали со своих мест, подбежали к хозяину, безвольно запрокинувшему голову, кричали ему прямо в уши, теребили за рукава. И это помогло.
Я почувствовала, что смерч, прежде почти каменный, налитый упругостью, вдруг дрогнул, стал мягчеть на глазах, поддаваться. Это позволило мне рывком ввести обе ладони в его покачивающееся туловище, ухватить сознание князя и выдернуть наружу.
