Номис стоял, вскинув руки к небу. Седая борода и черные одежды развевались по ветру. Он все твердил слова темного обряда уже третий день подряд. Номис упорствовал, хотя его не оставляло ощущение, что все его труды против короля Эя пойдут прахом...
Стоя на башне, Алике прикрыла глаза от утреннего солнца и до боли всматривалась в морскую гладь, надеясь увидеть парус или мачту. Она ждала, исполненная внутреннего трепета, ждала первой встречи со своим будущим супругом и повелителем...
Харл знал, что утесы Квинсленда прямо по курсу, хотя грести до них еще целый день. Он хмурился, глядя на серое неспокойное море. Небо было чистым, только на горизонте собирался отдаленный шквал. Потом лицо воина просветлело при мысли о том, что юный Эй в своем шатре посреди палубы, должно быть, размышляет о грядущих новых битвах...
Босоногий человек в монашеской рясе поднялся на вершину холма и остановился, озирая окрестности. Дорога, по которой он шел, стелилась вдаль почти по прямой через невысокие холмы, чахлые рощицы и заброшенные поля. Картину дополняло свинцово-серое небо. Эту дорогу мостили еще во времена расцвета Великой Империи, она осталась едва ли не единственным напоминанием о тех далеких и славных днях.
С холма, на котором остановился монах, было видно, что дорога ведет к узкой башне — одинокому шпилю на фоне неба, серому и неприветливому в сумеречном свете дня. С такого расстояния подножия башни не было видно. Монах шел к башне уже полдня, но цель все еще была далека.
Сам монах был худощавым и жилистым мужчиной среднего роста. Его внешность не позволяла определить возраст, ему могло быть лет двадцать, а могло быть и сорок. Лицо с реденькой бородкой выражало крайнюю усталость, а серая ряса была забрызгана грязью. По обе стороны дороги поля утопали в слякоти, так что оставалось непонятным, были ли они вспаханы и засеяны этой весной или остались нетронутыми с прошлого года.
— О Господи, благодарю тебя, что эта дорога помогла преодолеть мне большую часть пути! — пробормотал монах и зашагал вперед. Подошвы его потрепанных башмаков были порядком стерты, но еще крепки.
Не считая далекого шпиля, о присутствии человека среди неприветливого пейзажа свидетельствовало лишь одинокое, почти разрушенное строение у обочины дороги. Разрушено оно было сравнительно недавно, хотя сами стены были возведены еще во времена могущества Империи и служили караван-сараем или заставой. Но около месяца назад, а то и меньше, по этим местам прокатилась война, превратив дом в бесформенную груду камней. Все, что осталось, грозило вот-вот бесследно исчезнуть в топкой грязи, еще до того, как у стен начнет пробиваться первая весенняя трава.
Монах присел на остатки древней стены, чтобы дать отдых ногам. Он с легкой грустью смотрел на руины некогда грозного сооружения. Потом, словно мальчишка-непоседа, которому тяжко просто сидеть сложа руки, он нагнулся и поднял один из камней. Рука монаха была узкой и сильной. Он осмотрел камень, прищурился с видом заправского каменщика и угнездил его в выемку стены, откуда, вероятно, камень откололся. Потом путник чуть отодвинулся и принялся созерцать результат.
Издалека донесся крик. Монах поднял голову и посмотрел по сторонам. По дороге бежал человек, одетый в такую же рясу, и махал обеими руками, чтобы привлечь внимание.
Лицо первого монаха озарилось радостью при виде возможного спутника. Он махнул в ответ рукой, уже позабыв про игру в каменщика, и поднялся.
При ближайшем рассмотрении незнакомец оказался упитанным человеком среднего роста, с гладко выбритым лицом.
— Хвала Творцу Всего Сущего, почтенный брат! — пропыхтел незнакомец, когда подбежал на расстояние слышимости.
— Да славится Имя Его. — Голос монаха с бородкой был приветлив, но невыразителен.
Толстячок, которому было лет тридцать, приземлился на низкую стену, вытер вспотевший лоб и тревожно поинтересовался:
— Если не ошибаюсь, ты брат Джованн Эрнардский?
— Да, это мое имя.
— Не знаю, как и благодарить Творца! — Толстячок приложил руку к сердцу и округлил глаза: — Меня зовут Сейлом, брат. Не знаю, как и благодарить Господа...
— Такова его воля.
— ...что он чудесным образом свел наши пути! За тобой последуют многие, брат Джованн, люди потянутся к тебе со всех четырех концов света, поскольку слава о твоей добродетели и благочестии простерлась до самого Моснара, — по крайней мере, так я слышал, — а то и до земель язычников. И даже здесь, в этих краях, в заброшенных деревнях среди холмов, самые невежественные крестьяне знают о тебе и твоих достоинствах.
— Боюсь, что они знают и о моих недостатках, так как я родился неподалеку отсюда.
— Ах, брат Джованн, твоя скромность чрезмерна! Я потратил немало сил, чтобы отыскать тебя, и многажды слыхал о твоих благочестивых деяниях.
Брат Джованн задумался и снова присел на каменную стену.
— Что заставило тебя так долго, как ты говоришь, искать меня?
— Уфф, — выдохнул Сейл и покачал головой, показывая, что путь его действительно был долог и труден. — Пламя подвижничества впервые разгорелось в моей душе несколько месяцев назад, когда я услышал о тебе от достойных доверия людей, видевших своими глазами тебя на поле брани, в войске Верных. Ты не побоялся оставить укрытие, пересечь нейтральные земли и броситься в самые зубы язычников. Ты проник в шатер их предводителя и донес до него истину о нашем Святом Ордене!
— Мне не удалось обратить его в нашу веру, — печально сказал Джованн. — Хорошо, что ты напомнил мне о моей неудаче, поскольку я страдаю греховной гордыней.
— Ой! — Сейл смутился, но только на мгновение. — Как я уже сказал, прознав про этот подвиг, брат Джованн, я воспылал неутолимым желанием, благостным стремлением отыскать тебя и быть среди первых твоих учеников. — Сейл вопросительно приподнял брови. — И правда ли, что ты сейчас направляешься в столицу, чтобы испросить позволения основать новый религиозный орден у нашего преподобного Наместника Набура?
Взгляд худощавого монаха обратился к далекому шпилю.
— Однажды, брат, Господь призвал меня восстановить павшие храмы и отстроить новые с помощью кирпича и камня. Сейчас, как ты и сказал, я призван восстановить их с помощью людей. — Он повернулся к брату Сейлу и улыбнулся. — Если ты желаешь войти в новый орден, когда его утвердят, что ж. Пока я ничего не могу об этом сказать. Если же ты решишь сопровождать меня в столицу, я буду только рад обрести в тебе спутника.
Сейл вскочил и принялся бить поклоны.
