Думал я обо всем этом, наблюдая за вычищенным до блеска сапогом полковника.
Окружающий антураж арены, как и на многих площадках подготовки одаренных, духом напоминал античность – грубая кладка стен, белоснежный песок, растянутые над скамьями трибун амфитеатра тканевые тенты. Но если смотреть непосредственно на Николаева, то античность отступала. Одет полковник был так, что прямо сейчас на фото, в чуть состаренную рамку, и один-в-один картина современника или даже сослуживца Лермонтова, присевшего отдохнуть на каменном парапете башен, допустим, Тагрима – древнего города-крепости на Кавказе.
Да, Николаев серьезно утомился. Китель он давным-давно сбросил, белоснежная (с парой подпалин) рубаха расстегнута, на лбу подсыхают капельки пота. Но он просто устал. Хорошо ему.
А я вот едва силы недавно нашел, чтобы отползти в сторону от места на площадке, куда совсем недавно вернул и так не отличающийся богатством разнообразия, а также величиной порции обед. И наблюдал полковника только оттого, что когда рухнул на спину, голова у меня повернулась налево. Склонилась бы направо, или осталась бы смотреть в искусственное небо, вряд ли нашел бы в себе силы поменять положение – даже глазами шевелить непросто. Даже мыслями.
Несколько минут после того, как кончилась тренировка – а они, не будучи ограниченными во времени, всегда кончались только одним – потерей сознания, и что обидно именно моего сознания, на арене стояла тишина.
После того, как силы понемногу вернулись (вернее, сам их вернул, что было непросто), я поднялся. Николаев, заметив мое движение отвлекся от мыслей и показал на столик с напитками, разрешая утолить жажду. Да, вечером уже можно, в этом он неизменен.
Из имеющегося разнообразия накрытого по-походному стола налил себе обычной воды. В определенных ситуациях – самое вкусное, что может быть в этом мире.
– Теперь ты понял, почему нет? – заканчивая прерванную на полуслове беседу во время прошлого перерыва, спросил полковник.
– Теперь я понял, почему нет, – эхом ответил я, прислушиваясь к своему такому сухому и незнакомому сейчас голосу.
Каждая тренировка – как изощренная пытка, останавливающаяся на грани, и даже чуть дальше, возможностей организма. Будь я обычным человеком, уже давно бы закончился, потеряв волю к жизни и мотивацию к движению. И даже никакой стимул бы не помог. Но я не был обычным человеком – у меня в наличии инициированный Источник.
Рука со стаканом чуть подрагивала, и несколько раз зубы неприятно лязгнули по стеклу. Допив воду, я с резким стуком (случайно, не намеренно) поставил стакан на стол и повернулся к Николаеву.
– Теперь я понял. Но я не понял, почему вы меня всему этому учите без утайки.
За последние дни, во время тренировок с полковником я осознал то, что мне говорила Анна Николаевна о преподавателях огненной стихии. О том, почему хороших наставников в Школе Огня просто нет, а все тонкости работы со стихией адепты Школы Огня постигают самостоятельно.
Все оказалось до невозможности просто. Если возвращаться к примененной фон Колером аналогии описания способностей умений одаренных других школ – то образно, чья сосулька быстрее сформирована, дальше и точнее летит, тот и сильнее. Но с владеющими стихией Огня дело обстояло иначе.
По аналогии с боеприпасами, которые нам демонстрировал Николаев во время первой, общей лекции, создаваемые огненными одаренными конструкты серьезно разнились и формой, и содержанием. Не только атакующие – в том числе и защитные.
При этом никто не мог засечь или понять какие именно практики использовал одаренный владением огненной стихией. Понять или восстановить картину боя было невозможно – потому что и на входе, и на выходе любого конструкта всегда оставался лишь один Огонь. Подобно тому, как Огонь прикрывает использование Тьмы одержимыми, таким же образом Огонь скрывал сами конструкты одаренных владением огненной стихией.
Схватка двух повелителей Огня напоминала схватку двух боевых машин разных компоновок и даже эпох, скрытых друг от друга непроглядной для глаз и систем обнаружения мглой тумана. Неясно, что там за пеленой – машина с динамической или активной защитой, или просто чугунная болванка с метровой броней. И неясно также, какие именно конструкты к защите противника будут действенны, а какие нет. При этом всегда, в случае и победы, и поражения одаренного, владеющего огненной стихией, оставался один лишь огонь. И ни капли информации.
Николаев сейчас раскрывал мне все секреты создания конструктов. Те секреты, что знал сам. Делился без обмана – я все же инициирован в огненной стихии, и чувствую, что все происходит на максималках. Ощущения как у индейца из затерянных джунглей Амазонки, которому вместо выдолбленного из цельного ствола каноэ дали байдарку с олимпийской дорожки.
Сейчас, в своем обучении, я шел четко по пути Николаева. И это значит, что в самом скором времени (относительно, конечно, и опять же если доживу), я могу сравняться с ним во владении огненной стихией. А это уже значит очень многое. Самое разное. К примеру из основного, если мы встанет друг против друга, схватка будет равная.
– Почему? – улыбнулся между тем в ответ на мой вопрос Николаев. – Потому что времени мало не только у тебя.
Так, как улыбался сейчас он, улыбаются люди, которые поняли жизнь.
И подтверждая мое впечатление, полковник – немного помолчав, коротко и емко рассказал одну из причин, почему он без утайки делится со мной знаниями. Выслушав его сухую сборку фактов, я даже присел о неожиданности – такой груз знаний сразу неподъемный на плечи положил.
Хотя для меня – как для нагруженного опытом другого мира, услышанное в общем-то должно было лежать на поверхности. Может и лежало, вот только у меня как-то времени не было все это увидеть и приподнять.
В разных языках есть разные слова, который передают сразу широкий собирательный смысл. К примеру, в немецком есть Fernweh, что означает тоску по недоступным путешествиям. Или kundung на японском – покачивание деревьев на ветру; Morkkis на финском – похмельный стыд о неожиданных поступках после вчерашней вечеринки.
Это все к чему. На русском тоже очень говорящее слово есть, означающее чаще всего предположение о грядущем неудачном исходе мероприятия. Причем слово настолько емкое, что часто иностранцу всю полноту его звучания можно объяснить лишь с помощью тематических картинок. К примеру, как иллюстрацию несомой этим выражением эмоциональной нагрузки я встречал фотографию японской квартиры, в прихожей которой снимает обувь самурай (вся стена завешана холодным оружием), а в комнате, в кровати, еще ничего не подозревающие жена и ее любовник пьют вино.
И очень уж это слово просилось у меня сейчас на язык, но вслух говорить его конечно же не стал. Полковник из офицеров старой гвардейской школы и за, как он выражался, площадную брань, я могу удостоиться презрительного взгляда. Что похуже дисциплинарного взыскания от капитана команды будет.
– Войны никто не хотел. Война была неизбежна, – только и произнес я, понимая что дело откровенно дрянь. Да, в принципе я и до этого момента все понимал. Только эфемерно, а не вот так, что лишь руку протяни.
«А у вас на планете Вторая мировая была? Будет» – бодрым голосом из старого советского фильма подсказал мне внутренний голос.
