Чтобы выполнить волю Голоса, необходимо оставаться на свободе и вне подозрений властей. Иначе до «воскресителя» не добраться…
Так что же делать? Стать послушной игрушкой в руках этого бандита, рядящегося в тогу респектабельного бизнесмена?
— Хорошо, — наконец сказал Вадим. — Давай встретимся и все обсудим…
— Нет, малыш, — сказал Крейлис. — Так настоящие дела не делаются. Встречаться мы с тобой не будем. Все необходимые материалы ты найдешь в пакете, который будет лежать в камере хранения в аэропорту, номер ячейки я тебе сообщу позже… И не советую пытаться меня убрать, потому что все сведения на тебя будут храниться в надежном месте. Гарантирую тебе, что в случае моей внезапной смерти они мгновенно будут направлены в ОБЕЗ…
— Вот что, Марк, — сказал Вадим. — Все это, конечно, хорошо, но меня интересует, что лично я буду иметь за это.
Крейлис натянуто рассмеялся:
— Вот это другой разговор!.. А что ты бы хотел получить? Деньги? Или славу? Шучу, шучу…
— Я хотел бы получить от тебя голомакиятор, — твердо сказал Вадим. — Причем одновременно с конвертом…
Секунду в трубке царило молчание. Потом Крейлис игривым тоном сообщил:
— А-а, понимаю, понимаю… Приборчик понадобился тебе для твоих развлечений в свободное от работы время? Что ж, не вижу, почему бы создателю сего чудного артефакта не попользоваться им в своих личных интересах…
Вадим положил трубку.
«Ну вот, — отрешенно подумал он. — Поздравляю: ты поднялся еще на одну ступеньку по лестнице, ведущей в небеса… Или, наоборот, спустился?..»
В течение двух следующих дней звонка от Крейлиса не было.
Это время Вадим использовал для продолжения охоты на «воскресителя». В душе его теплилась надежда, что он успеет найти отца раньше, чем Крейлис опять выйдет на него, и тогда не придется поступаться своими принципами…
Но, к сожалению, этого не случилось.
За эти два дня он помог уйти в ТОТ мир еще одиннадцати тщательно избранным жертвам. С каждой новой жертвой он набирался навыков и опыта. Его уже не пугала ни кровь, ни зрелище бездыханного тела тех, кого он наметил в качестве достойных абсолютного счастья. Он научился действовать даже в таких ситуациях, когда вокруг были люди, много людей. Собственно, это оказалось нетрудно — на миг прикоснуться в толпе к выбранному человеку и тут же резко замедлить или ускорить шаг, уйти в сторону. Потом можно было в числе других свидетелей «странной гибели» подойти к лежащему, расспрашивать людей, что случилось, и даже пытаться оказать первую помощь «пострадавшему». Главное при этом было — уйти с места происшествия до прибытия обезовцев и прочих официальных должностных лиц… Если же такая «игра на публику» представлялась в какой-то ситуации рискованной, лучше было наблюдать за происходящим издали, фиксируя всех, кто приближается к трупу.
Он научился великолепно контролировать себя во время «акций», но стоило ему, вернувшись домой, остаться в одиночестве — и проклятое подсознание вновь и вновь подсовывало ему вредные картинки воспоминаний о минувшем дне и лица тех, кого он «убивал».
…Например, женщина по имени Люда, которая когда-то работала уборщицей в их фирме. Существо некрасивое, одинокое, забитое и никому не нужное. Она носила бесформенные платья до самых пят и спортивные брезентовые тапочки, а голова ее всегда была повязана платочком. Каждое ее движение было таким, словно она извинялась перед окружающими за то, что имеет наглость мозолить им глаза своим несуразным видом. Когда с ней кто-то пытался заговорить, она сразу терялась, опускала глаза и вообще старалась побыстрее отделаться от собеседника, чтобы тихо шмыгнуть в нору своего одиночества. Ей было уже сорок пять лет, но в жизни у нее не предвиделось никаких радужных перспектив… Тем не менее работала Люда с такой истовой самоотдачей, будто надеялась, что трудом и старанием своим вымолит у бога хоть капельку счастья для себя…
Уволил ее Крейлис — за то, что, убирая в его кабинете, Люда нечаянно разбила хрустальную вазу для цветов (шеф любил цветы и сам выращивал в домашней оранжерее розы и орхидеи). Когда Вадим случайно встретил Люду в городской толпе, сердце его больно сжалось. Она была все в том же наряде — длинное платье, тапочки и платочек, но лицо ее постарело по меньшей мере лет на десять…
Впрочем, Люда была единственной из всех жертв, которую Вадим знал лично. Остальных он выбирал разными способами.
Безногого ветерана пандухского конфликта он взял на заметку, прочитав о нем заметку в газете.
Женщину средних лет в черном костюме с траурной повязкой на голове он увидел в вагоне метро. Она сидела, отсутствующим взглядом уставившись в пространство перед собой, не видя и не слыша никого вокруг. Но когда на очередной станции в вагон вошла женщина с кудрявым малышом лет пяти, женщина вдруг впилась завидующим взглядом в ребенка, и на глаза ее навернулись слезы — видимо, совсем недавно она лишилась сына или дочери…
С технической точки зрения самым трудным был случай с семнадцатилетним мальчишкой, приговоренным к длительному сроку заключения за убийство, которого он не совершал. Это было громкое дело, и городские газеты подробно освещали ход процесса. Когда стало ясно, что суд непоколебим в своем решении и парню предстоит провести в колонии строгого режима столько же лет, сколько ему исполнилось накануне, Вадим прибыл как раз к окончанию заключительного заседания и встал в толпе журналистов и зевак так, чтобы иметь возможность быть как можно ближе к оцеплению. Наконец двери суда распахнулись, и в сопровождении трех дюжих конвоиров на ступенях лестницы появился осужденный. Не доходя нескольких метров до машины с зарешеченными окнами, юноша остановился и с отчаянием крикнул: «Люди, не виноват я! Поверьте мне!» На какой-то миг толпа, колыхнувшись к мальчику, смяла оцепление, и тогда Вадиму удалось до тронуться до скованных наручниками запястий. Полицейские судорожно заработали щитами и дубинками, но было уже поздно…
С некоторыми из своих будущих жертв Вадим разговаривал сам, прежде чем принять окончательное решение.
Так было с братом и сестрой, оставшимися сиротами после того, как их мать умерла совсем молодой от тяжкого недуга. Мальчику было восемь, а девочке — двенадцать лет, и у них не было никого на свете, кроме отца, который когда-то ушел в другую семью, а теперь не хотел становиться опекуном несчастных детей. Сирот ожидала горькая участь детдомовцев, и они готовы были пойти на что угодно, чтобы не попасть в казенный приют. Это был первый случай, когда Вадим посвятил своих жертв в то, каким способом может помочь им, — и дети согласились… Единственное, о чем они просили Вадима, — чтобы ЭТО произошло на кладбище, у могилы их матери…
