— Мне тебя слегка придушить, чтобы ты дал мне поспать наконец?
Эней глухо зарычал и попробовал выдраться. Это было сложно, так как силушкой Игоря ни черт, ни Бог не обидели, а применить болевые приемы мешало то, что Игорь хоть и сукин сын, но свой сукин сын.
Дверь распахнулась, изрядное затемнение показало, что на пороге либо Хеллбой, либо Костя.
— Что за шум, а драки нет? — Костя. — Ага, драка есть. Почему меня не позвали? Что без меня за драка?
— Присоединяйся, — сказал Игорь. — А я пас. Я спать хочу.
— Молчать, я вас спрашиваю. Что случилось?
Под мышкой у него проскочил Антон. При виде мизансцены «Лев, не дающий Самсону порвать себе пасть» он сказал: «Ой…» — и опытным чутьем исповедника Костя уловил виноватые интонации:
— Иди сюда, раб Божий. Что тут делается и при чем тут ты?
— Я не знаю, — искренне-искренне сказал Антон. — Ведь, может, они вовсе не из-за этого…
— Из-за ЧЕГО?! — громыхнул Костя. — Игорь, отпусти командира. Он же не станет бить священника, верно?
— Священника не станет. Но он тебя и не бил. Он меня бил. — Игорь спросонья был очень логичен.
— А теперь не будет. Бо я не дам. Отпусти. А ты, — сверкнул он оком в Антона, — рассказывай.
— Отпускаю, — послушно сказал Игорь. — В моей смерти прошу винить… ик, — выдохнул он, в четвертый раз влетев в стену.
Эней явно нацеливался на пятый бросок, но, ощутив Костину лапу на плече, несколько задумался и застыл, как фигура в «Море волнуется». Игорь, впрочем, застыл тоже — по куда более уважительной причине. Он спал.
Антон виновато и сбивчиво принялся рассказывать. Костя разика два хрюкнул от смеха. Наконец Эней не выдержал:
— Тебе смешно? По-твоему, это нормально? — и закашлялся.
— По-моему, — сказал Костя, — ненормально, что пани прошла к себе в домик, хлопнула дверью и там заперлась. По-моему, ты повел себя — Антоха, закрой уши — как мудозвон.
Эней попытался что-то сказать, но получилось у него только нечто вроде сдавленного «х».
— В голландском варианте, — автоматически отметил Антон, никаких ушей, конечно, не закрывший. — Как в слове «Херренхрахт».
— Ага, — кивнул Костя. — Ты о ней вообще подумал, балда?
Эней смотрел на него, как на троянского коня, и тер горло.
— Это каким же надо быть придурком, чтобы в такой момент бросить девушку? Ну ладно, время прошло, ты к ней перестал что-то чувствовать…
— Н-нххе… Н-не перестал, — прохрипел Эней.
Костя округлил глаза.
— Ну, тогда ты вообще… буратино. Полено беспримесное.
— Мне… не нужны… сводники. — Эней «вышел вон и дверью хлопнул».
— Он, — сказал Кен Антону, — полено дубовое. А вы… и древесины-то такой не бывает.
* * *
Мэй и в самом деле заперлась. Эней постучался, позвал — никто не открыл. Он постучался еще раз — в дверь ударилось что-то, судя по звуку — сандалия.
— Мэй. — Он знал, что эти двери легко пропускают звук. — Мэй, я идиот. Я… я не знаю, как признаваться женщинам в любви. У меня никогда никого не было. Эти стихи… они и вправду были для тебя, только я… боялся. Я был такой, как Антошка. Когда я с тобой говорил, ты отвечала: «Чего тебе, малый?» И я думал — когда-нибудь сделаю что-нибудь такое, чтобы ты не могла… даже и не думала меня так называть. Вернуться к тебе… уже не… «таким щуренком». И вот я вернулся — и оказалось… что я по-прежнему боюсь. Мэй, если я кого-то люблю, то я уже не могу ему врать. Эти стихи для тебя, но я их тебе никогда бы не показал. Я их даже Ростбифу не показывал, а у ребят они оказались случайно, я же тебе говорил — позволил доктору скачать всю флешку разом, я был ранен и соображал еще плохо. А потом не стал уже обращать их внимание, думал — сами увидят, что стихи на польском, и пропустят… Я и в мыслях никогда не имел выставить это напоказ. А когда ты пришла… я подумал — это или судьба, или Бог… И когда оказалось, что это Игорь… Я дурак.
С той стороны двери послышались мягкие шаги. Эней чуть отступил.
— Ты меня бросил одну, — сказала Мэй с порога.
— Прости. — Эней покраснел. — Я что хочешь сделаю. Хочешь, пойду голый до самой пристани? На руках?
— Не хочу. — Мэй пожала плечами. — Зачем мне это? Поднимись лучше на крышу сарая и прочитай свои стихи оттуда. Громко.
Эней почувствовал, что ноги у него немеют, но виду не подал.
— Хорошо, — сказал он. — Сейчас.
Через несколько минут Костя, Стах, Хеллбой, Феликс, Гжегож и несколько гоблинов созерцали изумительное шоу: Эней на крыше громко и чуть нараспев декламировал:
Рвет беспощадно,
Как тигриный коготь —
Плечи антилопы, мне
Печаль человечья.
Не Бруклинский мост,
Но переменить в ясный новый день
Слепнущую ночь —
В этом что-то есть…[118]
— Конец пришел парню, — вздохнул Стах. — Марек, дай ключ на восемь.
* * *
Игорь думал, что вот сейчас для Энея начнется время, когда дни кажутся досадными промежутками между ночами, но ошибся. Как ему рассказали после побудки, Эней, спустившись с крыши, твердым шагом прошел в домик к Мэй, где они десять минут проговорили, демонстративно не закрывая дверь, после чего появились на крыльце рука об руку и объявили, что намерены пожениться.
— Что, прямо сейчас? — удивился Костя.
— Нет, — сказала Мэй. — Завтра. Потому что я хочу платье, дружку, букет и все как положено.
Костя поскреб бороду.
— Кэп, ты переведи пани, что если я вас обвенчаю, то это на всю жизнь.
— Я знаю. — Мэй поняла без перевода. — Я согласна.
— Тогда раз у нас свадьба завтра, то чтоб до вечера она крестилась.
— Зачем? — спросил Эней. — Это же не запрещено. Муж неверующий освящается женой верующей. И наоборот. Там же написано.
— А чтобы все было по-честному. Не то получится, что все обязательства понесешь ты один. Объясни ей. Давай-давай, объясняй, я не буду совершать таинство над человеком, который его смысла не понимает.
— Хорошо.
Эней начал что-то тихо говорить девушке по-польски, через полминуты она оборвала его на полуслове и через его плечо кивнула Косте:
— Я согласна.
Костя зажмурился, видимо представляя себе объем информации, который ему придется изложить Мэй в кратчайший срок, но тут его тронули за плечо. Он оглянулся — Десперадо.
Чернявый юноша показал на Мэй, потом нарисовал у себя на груди знак креста.
— Ты тоже хочешь? — уточнил Костя.
Десперадо кивнул.
Костя вспомнил, что он один раз наблюдал за литургией. Что он там понял из службы на русском и что себе надумал, неизвестно, но раз человек просит…
