— Вот как, - Аллин помрачнел слегка.
— Да, и вот так оно бывает.
— А что с Эльгеро - это классно, конечно! Я так за вас рад!
— У вас тут мрачно, - сказала я, - здесь, в саду, хорошо. А там такие решетки!
— Так затворный же у нас монастырь вообще-то, - Аллин пожал плечами, - ну сейчас попроще, раньше меня бы вообще не выпустили и в сад. Так бы через решетку и разговаривали. Но это неважно, ты знаешь, тут здорово… Это такое счастье! Я перевожу сейчас. У меня послушание такое. Перевожу с триманских языков - с английского, латыни.
— Круто, я не знаю латыни.
— Да ну, что там уж такого крутого? Так вот, сейчас я всяких доминиканцев перевожу. Знаешь на Триме орден святого Доминика? А, что я спрашиваю, конечно, знаешь.
— Ну слышала, конечно.
— Знаешь, поразительные есть вещи. Я сейчас перевожу Мейстера Экхарта. Это на Триме 14й век. Это такая мистика интересная! Вот например, сейчас только переводил, попробую вспомнить… "Мейстер Экхарт говорит: кто вожделеет высокого, тот высок. Кто вожделеет видеть Бога, тот должен быть человеком высокого вожделения. Я говорю, что Бог может все, лишь в этом не может Он отказать человеку великого смирения и великого вожделения, и если человек не находит Бога, ему недостает или смирения, или вожделения".
Аллин выпалил цитату и сияющими глазами посмотрел на меня. Я кивнула.
— А я еще помню, как ты переводил Льюля. Даже сейчас… - сощурившись, я стала вспоминать, - "Встретились Любящий и Возлюбленный его, и сказал Любящий: "Ты можешь молчать, подскажи мне лишь взглядом, и сердцу моему будет ясно, что я должен для тебя делать".
— Да-да, точно! - блаженно улыбаясь, подхватил Аллин.
— "Задумался Любящий о смерти и затрепетал, пока не вспомнил о граде своего Возлюбленного, воротами которого и входом в который служат смерть и любовь".
Я вдруг вспомнила свой Город. Когда-то мне теперь придется его увидеть? Снова строить его - ведь он еще не совсем готов. Там еще много чего можно делать.
Я заговорила о Городе. Мне захотелось рассказать о проблемах, связанных с ним - что дарайская контрстратегия собирается использовать его для пропаганды идей Нью Эйдж. А ведь это не так. И закладывалось в Город совершенно другое.
— Это же для России Город, не для Европы? - спросил Аллин.
— В основном да. Конечно, в принципе, его кто угодно может ловить. Но, видно, в основном для России. Ведь я сама оттуда. Мне это все близко. Я понимаю, для тебя фантом-стратегия - это темный лес.
— Да уж, примерно так.
— В общем, - начала я объяснять, увлекшись, - это все связано с информационной войной. Отдел информационной стратегии. Мы создаем в Медиане фантомы, которые воспринимаются на Земле людьми с чувствительным облачком. И они на основе наших фантомов создают свои произведения… неважно, романы там, песни, картины. А это все уже влияет на общий информационный фон. Меняет людей. Меняет их представления о мире. Так вот, мой Город хотят использовать дорши для пропаганды идей Нью Эйдж. Это значит - оккультизм, Новая Эра, понимаешь? Эра оккультизма. Они сейчас на Земле это разворачивают. Это значит - уничтожить все прежние религии и создать новую, вроде синтетической…
— Ничего себе, - ввернул Аллин.
— Вот-вот. В России тоже сейчас довольно большой интерес к Нью Эйдж…
Я рассказала про огромные тиражи оккультной литературы, и о том, что противодействие ей со стороны церкви не всегда удается. И о том, как в целях Нью Эйдж используют вполне хорошие дейтрийские образы - будь то, например, Средиземье, созданное еще в начале двадцатого века, которое так гениально описал великий Толкиен, будь то недавно созданный образ мальчика-волшебника, и даже вот мой Город теперь собираются использовать в тех же целях. Аллин, по-моему, слегка заскучал.
— Впрочем, прости, - закруглилась я, - это все детали, тебе, наверное, неинтересно.
— Нет, почему же. Хотя я, честно говоря, правда ничего не понимаю во всем этом. Ничего не соображаю! - улыбнулся Аллин.
— Ну видишь, это тоже важно… это ведь наша война. Это то, ради чего мы там, на Триме, воюем. И в конце концов, это тоже служит спасению Земли.
Аллин вздохнул.
— Кей, я не занимаюсь спасением Земли, человечества или вообще кого-то. Мне бы свою душу спасти, и то бы хорошо.
— Это правильно, - сказала я, - только ведь кто-то должен и воевать. Понимаешь - кто-то должен и это делать. Разве не так?
— Да, наверное, - согласился Аллин. Я протянула руку и поймала летящий голубой лепесток - как рано цветет эта вишня.
— Если хочешь, - сказал ильветинец, - можешь на Вечерне побыть. У нас там отделено для гостей место.
— Конечно, хочу! Пойдем, наверное, тебе пора уже?
Весна таяла вокруг нас, звенела, кружилась. Воздух можно было черпать и пить большими кружками, пьянея от запаха. Бездонно-синее небо просвечивало сквозь ветви, готовые вот-вот вспыхнуть костром листьев или белым цветом. И вот так мы шли с Аллином сквозь этот цвет и свет, и тогда, кажется, я поверила, что войны больше не будет. Я знала, что это иллюзия, что так не бывает. Но просто хотелось верить - теперь отныне и навсегда будет этот покой. Будет тишина, и в тишине легкое жужжание пчел и шелест листвы. А впереди зазвенели колокола, возвещая вечерню, и Аллин улыбнулся почему-то, взглянув на меня, и в этот миг я окончательно поняла и поверила, что смерти нет.
— Ты будешь с ним говорить один на один, - сказал Эльгеро. Я взглянула на него.
— А ты?
— А я здесь при чем? Я вообще-то в отпуске, знаешь ли.
— Стаффин прав, - кивнул зеннор Мин иль Варрен, следователь Верса, который раскручивал дело Инзы, - это ваше дело, Кейта. Мы сейчас выйдем. Предупреждаю вас, разговор будет писаться.
— Понимаю.
Эльгеро сжал мое плечо и вышел вслед за Мином. Я прочитала "Отче наш", меня колотило отчего-то. Через минуту дверь открылась. Вошел Инза иль Кан, бывший гэйн, мой бывший товарищ и подчиненный. Руки скованы (и видимо, облачко удалено) - обычные меры предосторожности. Мне не хотелось говорить с ним, не хотелось даже смотреть на него. Но что поделаешь? Я должна. Не представляю, как он будет смотреть мне в глаза. Ведь стыдно же…
Инза сел на стул напротив меня. Охранник у стены - здоровенный парень из гэйн-шелони, вспомогательных войск, не участвующих в боях в Медиане, чуть пошевелился. Совсем в одиночестве они все-таки не рискнули нас оставить. Он в наручниках, так ведь и у меня рука в гипсе.
Я все-таки заставила себя поднять голову и посмотреть Инзе в лицо. Он был бледен, кожа - как папиросная бумага. Изменился. Но как - трудно понять. Глаза кажутся больше, чем обычно. Обметаны темным. Ясно, допросы в Версе - тоже не сахар.
Лицо предателя. Чужого. Я не могу в это поверить. Мы слишком долго были вместе. Мы сражались рядом. Защищали мой Город. Он помогал этот Город строить. Мы столько вместе пережили. Он никогда не будет для меня чужим - что бы ни сделал.
