у окна. Свет не зажигать. Ночью не ходить – поймают – отрабатывать придется вместе. Уяснил?
Коста кивнул, прошел вперед и пристроил сумку на тумбочку рядом – склянки, которые ему выдал Целитель Арров – выпить завтра, звякнули.
– Если мне придется отрабатывать за тебя… – внушительный кулак поднялся на фоне окна. – …зубы пересчитаю.
– Семнадцатый, – показал сосед на себя в сумраке. Но Коста промолчал в ответ, потеребив жетон с номером на груди – целитель оказался прав – голос у него пропал почти сразу. – Ещё один выскочка? – буркнул парень недовольно. – Хочешь молчать – молчи. И так все знают, что ты – Шестнадцатый. – Отвернулся к стене и поправил под головой подушку. – Подъем до зари, по гонгу. Проспишь – наказание. Отрабатывать вместе… – кулак опять поднялся в воздух – костяшки хрустнули. – А отрабатывать я не люблю. Проспишь – зубы пересчитаю, – буркнул сосед. – В карцере посижу, но потом выйду и снова пересчитаю… Уяснил?
Коста не ответил, проверяя вещи на ощупь. Тумба – там свитки, одежда, и принадлежности. Покрывало – из хорошей качественной ткани. Постель – свежая. Пахнет чистотой и мылом.
Коста расправил кровать, подошел к окну и долго смотрел, как в небе сверкают молнии.
* * *
Утром следующего дня он проснулся до того, как пропел гонг – трижды. На небе только занималась заря.
Проделал короткую медитацию – привычные действия успокаивали, и, когда сосед проснулся от звука побудки – кинув подушку в сторону двери, уже был готов – одет, обут, причесан пятерней, и сидел на своей кровати, глядя в окно, медленно отпивая по глотку первую дневную порцию эликсира.
Зелье – горчило, вязало. Коста давился, но глотал – ему нужна ясная голова сегодня.
Хотя… когда он поднимался вчера с пирса и поскользнулся в темноте на тропе, рухнув всем весом на сумку, то… расстроился, что фиалы остались целыми. Потому что играть в чужую игру, правил которой ему не объяснили – просто не сочли нужным, или не сочли способным понять, он не хотел. Голос. Почему Восьмому наставнику было так важно, чтобы он молчал первые дни?
– Чтоб тебя… Нима… – рявкнул со сна сосед, потирая глаза. – Новик…
Это были все слова, которые, Семнадцатый произнес до занятий. Поход в купальни – общие, разделенные ширмами, с тазиками и приборами по номерам – Коста приложил номер к краю двери, чтобы зайти; поход в дальнюю часть комплекса – общую столовую, на завтрак – жетон пришлось использовать дважды – первый раз, чтобы его пропустили двери, и второй – чтобы забрать уже готовый поднос; дорогу до классов – средняя часть комплекса с двумя самыми высокими скатами крыш – все это Коста нашел, просто молча следуя за соседом, и в точности повторяя то, что он делает.
С ним не говорили. Нигде.
Хотя он насчитал семнадцать учеников в такой же форме, как у него – комплект его размера, состоящий из нижней рубашки, штанов, легких сапог и верхнего длинного халата – все белого цвета, нашелся в тумбочке, рядом с кроватью.
Из этих семнадцати молчали все. Высокие и низкие. Худые и упитанные. Темные, рыжие, и с волосами цвета соломы, выгоревшей на свету. Молчали, провожая его настороженными взглядами. Контраст с Главным островом, на котором улыбались вообще все – был разительным.
Коста молчал в ответ.
Возвращал взгляды, если смотрели очень пристально, и отводил свой – если смотрели вскользь. Умывался, ел, пил, убирал за собой посуду, и след в след, шаг в шаг, не отлепляясь, держался точно за Семнадцатым.
Семнадцатый тоже демонстративно игнорировал его с самого утра, а Пятого – вчерашнего мальчишку, Коста не видел вообще, пока не начал пересекать двор – ученики неравными группками шли в класс.
– Блаженный явился, – фыркнул кто-то спереди, и Коста замедлил шаг, глядя в сторону – щуплый мальчишка, весь мятый, с грязным подолом верхнего халата, вытаскивал из волос листья и траву, лучезарно улыбаясь, глядя в небо. – Восьмой опять выгнал его из комнаты? Его опять накажут…
– Спать не дает, достал, – тихо процедил кто-то, но Семнадцатый ускорил шаг, просто расталкивая толпу впереди широкими плечами, и Коста ускорился, чтобы успеть следом.
Узкие ученические столы в классе были пронумерованы – сбоку каждого крепилась табличка, и Коста без труда нашел свой – с таким же номером, как на жетоне. Сел, проверил чистые свитки, кисти, тушницу – все отличного качества, и принялся ждать, глядя в окно.
* * *
Занятия шли до самого обеда. Алхимия и травы, каллиграфия, основы артефакторики. С ним не разговаривал никто. Только дважды он ловил на себе любопытные взгляды учеников. Наставники вообще его не замечали. Не представлялись, не удивлялись, не обращали внимания. Как будто он всегда сидел здесь – за этим столом у окна.
Писать пришлось много – они вообще писали почти все время. Учитель говорил, молча показывал, строя проекции или запуская объемные цветные иллюзии – таких Коста не видел никогда, а ученики – писали. В классе было настолько тихо, что кроме шороха свитков и голоса Учителей не было слышно ни звука – разве что стул иногда скрипнет, или кто-то хрустнет уставшими пальцами.
Пятый не писал.
Косте было хорошо видно со своего места – мальчишка сидел впереди в среднем ряду из трех. Нет, он макал кисть в тушницу, но – просто не успевал за скоростью учителей – видимо не мог писать быстро. Сбивался, начинал снова, а на артефакторике вообще складывал из свитков какие – то фигуры.
Из того, что Коста записывал, он понимал не все, точнее – меньше трети. Если с каллиграфией было понятно вообще всё, с алхимическими травами и ягодами он понял половину, то на артефакторике не понял ничего совсем – просто зарисовывал схемы и записывал определения. Если курс начался давно – нужно думать, как догонять.
* * *
Обед прошел также. И послеобеденные занятия. Коста молча делал то же, что и все. Вставали – вставал, приветствовали Учителя – приветствовал поклоном, ели – ел, стояли и ждали – ждал. Чувствуя себя бесплотной тенью, за которой все следили с повышенным вниманием, но пока – не трогали и не приближались.
Молчал. Делал. Следил и – запоминал. Каждое лицо. Каждый изгиб бровей или легкую ухмылку, которую не успели стереть с губ. Каждый взгляд, брошенный в его сторону. Каждый легкий жест пальцами – не раз и не два в столовой, ученики использовали «жестовый язык», но сообщали непонятные ему вещи – «глаз», «спина», «ночь».
Коста прикрывал глаза ресницами,
