Любой зверь живет и не задумывается, что есть доброе, а что есть злое. Просто живет, набивает брюхо, катается по траве и этим уже доволен. И в нас не было когда-то ни добра, ни зла. Мы сами нарекаем свои поступки.
Роберт, оказывается, жутко талантливый парень, я бы никогда до такого не додумался. Он уговорил цветки на лиане не закрываться с заходом солнца. А потом отыскал гнездо диких пчел, запустил туда пятерню, набрал меда. Пчел он рассадил у себя на голом животе и заставил составлять всякие фигурки, а птички у него запели на три голоса. Я спросил его, зачем он дурью мается? Лучше бы вырастил по-быстрому что-нибудь съедобное, ягод или орехов, ведь голодный. Роберт засмеялся, он даже не подумал обидеться. Раньше я бы уже сломал ему пару костей за подобный смех. Он сказал:
— Ты нас тянешь в любимый казарменный коммунизм. Остынь, не напрягай себя и других. Больше никто не обязан вкалывать ради коллектива. Я тебе еще оленя поймаю, если есть захочешь. А сейчас заткнись и не мешай другим получать удовольствие.
И Женька с ним согласился. Он давно не рад, что спас меня. Последние три часа он беспрерывно жует мясо, лежит и проверяет расстояние между колышками. Жар от него идет, даже я издалека чувствую. Пока что Ковальский удлинил себя на полтора сантиметра, но к утру обещает догнать меня в росте.
Всё это здорово, но не очень. Потому что так не ведут себя рядом с человеком, которому, возможно, суждено умереть. Еще вчера они поступали совершенно иначе. Вчера Роберт писал музыку, а сегодня вышвырнул свою симфонию в костер. Юджин часами трепался о своих собаках и обезьянах. Он утверждал, что придумал, как повысить интеллект ротвейлера на сорок процентов, чтобы собаки могли нести службу без участия кинолога. Сегодня я попытался напомнить ему об этом. Ковальский только сплюнул и ответил, что я рассуждаю, как мелкий лавочник. Мол, мне бы только поменьше работать. Работать будут все, сказал он, работы впереди очень много. Очень скоро этот бардак прекратится. Обрадовались, видишь ли, что цифры шестизначные в уме складывать научились! Эка невидаль!
— Шесть миллиардов умников! — хмыкнул Юджин. — Но никто толком не представляет, для чего появился на свет.
Только я набрался сил, чтобы спросить его, для чего же надо появляться на свет, как встрял Роберт.
— Еще неизвестно, — сказал Роберт, — нужно ли на планете столько людей. Три четверти из них, вообще, дармоеды, только и ждут гуманитарной помощи, пользы от них никакой.
«Будут работать, — добавил Боб, — все кто способен принести пользу человечеству». Я чуть не спросил их обоих: а как же быть с такими, как я? Но вовремя прикусил язык.
Жрать я совсем не мог, потому что, похоже, желудочный тракт тоже парализовало. Но это не беда, главное — не потерять сознание, чтобы ни мои соседи, ни Инна ничего не заметили. Несколько минут назад я говорил с Пеликаном. Вроде бы мне хватило сил экранировать наш сеанс связи. Через полчаса Бобер посадит машину за лесом, там, где америкосы убили Пенчо.
Пеликан пытался оправдываться, заплакал даже. Я на него не сержусь. Я пообещал, что прощу его, если они сделают всё именно так, как я скажу. Потому что второго шанса у нас не будет.
Они с Филином начали клясться, что не притронутся больше к оружию.
— Ерунда! — сказал я. — Всего три пули, Андрюха. Вам понадобятся всего три патрона. Только на сей раз — без выкрутасов. С каких это пор ты не смог попасть с тридцати шагов в голову?
Ты будешь стрелять им в головы, Андрюха. Старое, доброе упражнение «президент»: три ростовые мишени в двадцати пяти метрах, и на всё десять секунд…
Ты будешь один, Пеликаша, потому что если нам не повезет и «бэтмены» выдержат свинец, то по их следу пойдут Филин с Бобром.
Пока вы живы, братишки, у нас остается надежда.
ОФИЦЕРВ УПРЯЖКЕ С ВРАГОМ
Ковальский смотрел на Пеликана и не испытывал к нему никаких враждебных чувств. Опасности эта троица пока не представляла. Филина непрерывно рвало, он ползал на связанных коленках и никак не мог подняться. А Бобер, тот вообще лежал, поджав ноги к животу, и ни на что не реагировал. Пеликан оказался самым крепким, этого следовало ожидать. Он вполне очухался и, когда понял, что связан и лишен оружия, повел себя очень спокойно. Ковальский мог только позавидовать подобной выучке.
Если бы не Инна, боевики сумели бы подобраться незаметно. Ковальский пытался разгадать, что они замышляли. Скорее всего, вернулись добить своего раненого отступника. А возможно, получили приказ разделаться и с остальными. Во всяком случае, золота у них в поклаже не обнаружилось, могильник Пеликана не интересовал. Инка засекла их еще в вертолете. Каким-то образом (видимо, благодаря своей подготовке) эти русские быстро научились экранировать мысли. Мало того, они догадались объединять возможности разумов. Против троих ни Юджин, ни тем более Роберт не устояли бы. Инна предупредила о визите, заставила их с Робертом сосредоточиться и нанесла удар, когда Пеликан был уже близко. Даже слишком близко. Юджин не ожидал, что русские «специалисты» окажутся способны передвигаться по джунглям с такой скоростью. Но даже у Инны не хватило бы сил обезвредить боевиков надолго. Пеликан обладал потрясающе крепкой нервной системой, его еще не закончили связывать, а он уже начал приходить в себя и отбиваться. Боб и Юджин были вынуждены навалиться на парня сообща. На создание импровизированных пут ушли два одеяла и все имевшиеся ремни. Всё то время, пока они вязали командира, Инна сидела в позе лотоса, сжав ладонями виски, и дрожала, как в лихорадке.
— Скорее, — повторяла она. — Скорее, там, левее еще один… Я не могу так долго! Скорее!
Ковальский ненавидел насилие. Всю жизнь он считал себя либералом и сторонился типов, подобных Лису. Юджин полагал, что родись он двадцатью годами раньше, непременно принял бы участие в акциях против вьетнамской политики Джонсона. Но его юность пришлась на другие времена, глотки в борьбе за мир драли профессиональные пацифисты, и, кроме того, у Ковальского было любимое дело. Всё что он мог, — это по возможности избегать контактов с агрессивными личностями. Юджин признавал необходимость силовых ведомств для решения глобальных задач, скажем, для защиты национальных границ, но в повседневной жизни такие, как Лис, вызывали у него брезгливое недоумение. Стая бесноватых стервятников, как называл их Пендельсон, пытающихся убедить остальной мир в том, что без них рухнет цивилизация. При этом самые толковые стервятники осознают, что человечество без них отлично обойдется. Но эти люди не умеют ничего, кроме как махать оружием, и не хотят учиться делать что-то еще: они создают извращенный кодекс чести, позволяющий им порой презирать тех, кого они якобы защищают и на чьи налоги они, собственно, живут. Они всячески поддерживают образ собственной значимости, вручают друг другу ордена, снимают о себе кино и пишут мемуары. И началось это не вчера.
