Я приближаю руку к ее плечу, и на какое-то время свет играет со мной шутку. Ее тело становится прозрачным, и у меня ощущение, будто если я вытяну руку еще немного, она пройдет его насквозь.
Затем Алессия поворачивается, и я в который раз оказываюсь околдован магией ее глаз.
— Ты можешь потерпеть еще немного? Прошу тебя. Когда ты встретишь Патриарха, ты все поймешь. А сейчас тебе нужно отдохнуть. Важно, чтобы ты чувствовал себя хорошо, когда встретишь его. Поспи немного, хочешь?
— Как я могу спать в таком месте? Это как попросить ребенка уснуть перед походом в Диснейленд…
Она кивает.
— Ты не спрашиваешь меня о том, что такое Диснейленд?
Алессия отводит взгляд в сторону. Она долго смотрит на канал за окном, в котором такие чистые стекла, что кажутся сделанными из воздуха и света. Стекло, которое ничего не отражает. Которое, наверное, ничего не помнит.
— Я знаю, что такое Диснейленд. Что это было такое.
— Но тебе же не может быть больше двадцати лет. Как ты можешь знать, что такое Диснейленд?
Алессия улыбается. Затем произносит несколько слов на языке, которого я не знаю. И смотрит мне прямо в глаза.
— Ты поклялся, что, прежде чем судить, постараешься понять. А прежде чем понять, постараешься открыть разум.
Я делаю шаг вперед, становлюсь рядом с ней. Какое-то время мы смотрим на пустой канал, и я пытаюсь представить, как он выглядел, когда был заполнен водой, а на берегах было полно людей, поскольку сейчас они пусты, как разрушенная церковь.
— Наверное, она была очень красивая, — шепчу я. — А теперь, посмотри…
— Quomodo sedet sola civitas…
— Ты знаешь латынь.
— Совсем чуть-чуть. Я знаю, что означают слова, которые я только что произнесла: «Как пустынен город, некогда полный людей»…
— Но ты не знаешь, сколько вас.
— Я не сказала, что не знаю этого. Я сказала, что я не хочу тебе это говорить. Ты должен подождать. Сегодня вечером все узнаешь. А сейчас приляг, отдохни.
— А ты куда идешь?
— В другое место.
— Почему же ты не останешься здесь?
Меня самого поражает значение этих слов. Я чувствую, что краснею.
— Ты взрослый мужчина, — отвечает она безо всякого стеснения.
— А еще я священник, — спешу уточнить я.
Алессия ничего не отвечает. Она смотрит мне в глаза, и ее собственные глаза кажутся еще больше, еще чернее.
Она смотрит до тех пор, пока я не чувствую, что у меня подгибаются колени и я падаю на пол. Отделившись от стен, ко мне ползут тени. Сон становится большой чашей, в которой я тону. Чьи-то сильные руки — не рискну предположить, что это руки Алессии, — кладут меня в спальный мешок, застегивают молнию. Мешок пахнет плесенью, и это последнее, что я помню.
Я просыпаюсь из-за очень неожиданного чувства. Как будто кто-то мне дышит в щеку. Это свежее, ритмичное, почти гипнотическое дыхание.
Я открываю один глаз и вижу перед собой два вертикальных зрачка.
Поднимаю голову, и кот делает три шага назад. Шага, не прыжка. Он абсолютно уверен в себе.
Я не видел кота с дней Великой Скорби. Думал, что они все вымерли. Единственные животные, которых я видел в последние двадцать лет, — это крысы. Дети охотились на них в самых далеких туннелях катакомб, чтобы потом продать их мясо и шкурку.
Но кот…
Говорили, что были банды одичавших котов, которые нападали в руинах на одиноких людей. Говорили также, что существуют и своры собак и что некоторые из них — огромные, как медведи.
Но никто из тех, кого я знаю, их не видел.
Кроме крыс, единственным животным, которого я видел после Страдания, был мастино Алессандро Мори. Это был старый и больной зверь, который волочился за его ногами на публичных мероприятиях. Когда старик умер, пес последовал за ним в загробный мир, если не в саму могилу. Легенды туннеля говорили о том, что он прислуживает там за столом молодым Мори.
Как ни жалок он был, и он был редкой птицей.
Кот долго смотрит на меня. У него умные глаза: внимательные, осторожные. Этот кот молод. У него полосатая мантия, зеленые глаза, а вид — сытый и здоровый.
Я сажусь, опираясь на локоть.
Свет, который идет из окон, полон теней. Вечерний свет.
Кот продолжает смотреть на меня. Затем, с большим достоинством, поворачивается к мне спиной, бежит по направлению к окну.
И там исчезает.
Исчезает.
Именно так.
В том смысле, что он оказывается буквально поглощен ветром и солнцем.
— Ты проснулся, — произносит мужской голос.
Я оборачиваюсь.
Юноша, высокий и худой, в маске с длинным носом, которая закрывает ему пол-лица. Одетый в странный древний костюм, возможно, семнадцатого века. Кажется, что костюм подлинный, включая кинжал, который висит у него на боку. Еще на нем штаны до колен и куртка, прошитые золотыми нитями, со сложным растительным орнаментом. Сверху — черная мантия.
— Кто ты? — спрашиваю я его.
— Меня зовут Альберто. Я должен проводить тебя на праздник.
— Я думал, что меня отведет туда Алессия.
— Она готовится.
Я встаю. Обычно при этом у меня хрустят колени. Но только не сегодня. И, хотя я не ел ничего перед сном и вообще не помню, когда в последний раз что-либо ел, я чувствую себя просто отлично. Отдохнувшим, в хорошей форме.
А еще я не могу отделаться от вопроса о том, что показывает дозиметр. Широкие окна конечно же не могут быть препятствием для радиации, ни для солнечной, ни для атомной. Кроме того, они даже не могут защищать от холода, но ведь…
Ведь температура в комнате должна быть достаточно высокой, потому что изо рта у меня не выходят облачка пара, когда я говорю юноше:
— Мне нужно десять минут, чтобы приготовиться.
Я обнаружил ванную комнату внизу под лестницей. Это очень маленькая ванная, в которой мало света. Но мне это не важно, особенно потому, что зеркало разбито. Кажется, когда-то была такая ересь, в которой считалось, что зеркала — это зло? Или это только выдумка из рассказа Борхеса?[87]
Так или иначе, мне приходится бриться очень осторожно, старясь не порезаться.
Я умываюсь, как могу, с крошечным кусочком мыла, который оставили для меня у кровати. Когда вытираюсь, чистое полотенце тут же становится серым.
Вернувшись наверх, я нахожу стопку одежды, сложенную на полу рядом со спальным мешком. Пара блестящих туфель, на вид новых, не уступает элегантному смокингу и остальной части вечернего наряда. Кроме этого, есть еще черное пальто с меховым воротником, аккуратно сложенное. А еще — маска с длинным клювом, похожая на ту, что я надевал сегодня утром, но не такая же.
