Удар плотно сомкнутых пальцев в горло, хруст височной кости под ребром ладони. Движения обеих рук были одновременными: левой – выпад клинком мотуни, правой – рубящий взмах секиры канида. Быстрая смерть плюс паралич голосовых связок – ни вопля, ни хрипа, ни стона. Вернее, чем бьют пуля и нож.
Подхватив тела, Саймон опустил их наземь. Кровь стучала у него в висках, поторапливала время, но время других человеческих существ было не властно над Ричардом Саймоном и потому не спешило. В дальнем конце крыши один часовой дремал, облокотившись о пулеметный кожух, второй поворачивал голову – и так медленно, неторопливо, будто шейные позвонки у него окостенели. Из раскрытого люка тянуло прохладой. Саймон, бросив туда один-единственный взгляд, догадался, что под ним – помещение охраны. Вероятно, оно граничило с залом, где совещались доны: в его стене виднелся ряд бойниц, и у каждой на деревянном помосте лежал карабин.
Однако в данную минуту эта кордегардия пустовала – верный знак, что в зале тоже ни души, что дон Грегорио находится в своих покоях, в спальне либо в кабинете, а может, в ванной, бильярдной или курительной. Где конкретно, значения не имело; дон Грегорио был нужен Саймону не в первую очередь.
Он метнулся к фигурам в синем, покрыв за две секунды пятью прыжками тридцать метров. Возможно, то был великий рекорд, но его не зачли бы ни на одном состязании и ни в одном из Разъединенных Миров; континуум, в котором сейчас находился Ричард Саймон, имел мало общего с обычной реальностью.
В последнем прыжке он выбрал оружие – два копья цухи-до с трехгранным жалом-острием и поперечной крестовиной, какими бились в поединках окара. Собственно, полный тай-ятский боевой комплект окара включал два копья и два клинка, но у Саймона было слишком мало рук, и потому Чочинга заставлял его сражаться копьями – ведь копья все-таки длиннее мечей, и преимущество четырехрукого противника будет минимальным.
Правда, в этот момент не грозные воины-тай стояли перед ним, а пара качков-вертухаев, разомлевших на солнце и неповоротливых, как крысы в мышеловке. Однако это было опасное зверье: они убивали людей, они – или кто-то из их поганой мерзкой стаи – зарезали Филина, прикончили Гилмора и Пашку. Они не заслуживали снисхождения.
Резко выдохнув, Саймон выбросил руки вперед: сейчас его предплечья были древками копий, ладони – наконечниками, и их смертоносные острия вошли в живую плоть до самой крестовины. Иначе – по запястья. Он бил в живот, пониже ребер; смертельные удары для человека и тайят, поскольку восприимчивость к летальному исходу была в обоих случаях примерно одинаковой.
Стремительность, бесшумность и внезапность. Все три критерия успешности атаки были налицо; внутренний хронометр Саймона отсчитал лишь девять секунд, а это значило, что у него есть прорва времени – не меньше полуминуты, пока он не выйдет из боевого транса. Задерживать это состояние на дольшие сроки считалось неразумным, так как возврат к нормальной жизнедеятельности сопровождался упадком сил, потерей зрительных и слуховых ощущений, оцепенением и холодом. Такая физиологическая реакция была короткой, но ее интенсивность определялась длительностью транса: минута – безопасный предел, две – глубокий обморок, пять – неизбежная смерть.
Хронометр продолжал отсчет.
Склонившись у люка, последнего из трех, Саймон увидел круглую комнату без окон, обшитую узкими светлыми досками. Прямо под люком, в пятне яркого света, находился огромный горшок с пальмой – ее листья блестели лаковой зеленью, а ствол казался рулоном мохнатого войлока. Пальму окружал кольцевой диванчик, рядом с ним на высокой треноге серебрился гонг, а больше в комнате не было ничего – если не считать обнаженного по пояс детины. Обильной Мускулистой плотью этот гигант напоминал Емельяна Косого и был, несомненно, из самых доверенных качков, хранителей спален, кабинетов и хозяйских задниц.
Эта мысль еще не успела созреть и проклюнуться, как Саймон уже летел ногами вниз, целясь между диваном и необъятной спиной мускулистого стража. Он падал беззвучно, однако гигант насторожился, почуяв колыхание воздуха – мышцы его вздулись тугими шарами, рука потянулась к мачете. Но повернуть голову он не успел. Ладонь Саймона легла на его горло, другая мертвой хваткой стиснула челюсти, колено уперлось в позвоночник; мгновенье великан сопротивлялся, пытаясь разорвать захват противника, потом в спине у него что-то хрустнуло, безвольно мотнулась голова, бугры гигантских мышц опали. Опустив обмякшее тело на пол, Саймон затолкал его под диван и сверился с хронометром. Оставалось двадцать пять секунд.
По одну сторону от дивана была закрытая дверь, по другую – арки, а за ними – два коридора, расходившихся под прямым углом. На первый взгляд они казались одинаковыми, но Саймон, чей нюх сейчас сравнялся с обонянием гепарда, мог различить их с той определенностью, с какой охотничий тайятский зверь распознает кабанью нору или гнездо медоносных птиц. Он замер на долю секунды, всем телом впитывая тишину, прохладу, полумрак – и запахи. Особенно запахи! В правом проходе.пахло сигарным дымом, вином и табаком, в левом – сложной смесью ароматов, душистых и опьяняющих точно в преддверии рая. Или в парфюмерной лавке.
Саймон повернул налево.
Дверь с затейливой резьбой. Из такого же светлого дерева, как панели в круглой комнате. Он приоткрыл ее. Мраморный пол с углублением в форме овала, блестящие бронзовые трубы и краники, большое зеркало, шкафчики на стенах. Ванная. Пусто!
Вторая дверь. Просторный покой с тремя окнами на север. Пестрые ковры из шерсти альпаки, софа под окнами, изящные кресла, стол, застекленные шкафы. На столе – серебряный поднос с кувшином, в шкафах – безделушки, ларчики, фаянсовые статуэтки. Покрывала – яркие, сплетенные из птичьих перьев. С рисунком: стайка колибри над розовыми кустами. Гостиная. Никого!
Он проверил свой хронометр. Тринадцать секунд, уйма времени!
Третья дверь. Гардеробная. Справа – шкафы, слева – комоды и зеркала. Лампы в серебряных шандалах, гребни, флакончики, веера. Между комодами – проход, занавешенный чем-то блестящим, переливающимся. Кажется, шарики из перламутра на тонких нитях. У прохода – стул, на нем дремлет пожилая мулатка в красном платье. Сильный запах духов…
Саймон бесшумно приблизился к женщине, поднес к ее лицу браслет, включил гипнозер. Тело мулатки расслабилось, голова упала на грудь; затем раздался звук, похожий на жужжание пчелы – хрр-жж, хрр-жж. Довольно кивнув, Саймон раздвинул сверкающую занавеску.
Видимо, эта комната была угловой: одно узкое зарешеченное окно выходило к востоку, другое – на север. Сквозь окна сочился скудный свет, оштукатуренные стены хранили приятную прохладу, пол был выстлан шерстяным ковром – белоснежным, с синими узорами, светильники из розовых раковин тускло поблескивали под потолком, в углу, будто икона, висела сложная конструкция из перьев, жемчуга и самоцветных камней – то ли маска сказочного зверя, то ли стилизация под индейский вампум. Пожалуй, зверь, решил Саймон, заметив серебряный блеск клыков в алой щели рта.
