И тут магниевой вспышкой полыхнула в его мозгу поздняя догадка. Выстроились в мозгу: вопль солдата («ведь он же, козел, как раз про газ и кричал!»), духота, вонища, резь в глазах и слезы. Вот отчего он был так спокоен и нагл, сучонок. На хрен не нужен ему кореш. Он заманил нас сюда, чтобы потравить спертым с фронта газом, отсечь все хвосты и, захапав все себе, не шухерясь отъехать восвояси. «А я-то, как дешевый фраер, купился на фуфло!»
Все это промелькнуло в мозгу за мгновение. Следующее мгновение Князь потратил на то, чтобы своим холодным расчетливым рассудком просчитать варианты. Он обнаружил всего две возможности: слезть, метнуться к ближайшим воротам, открыть их и выскочить наружу; или — вверх, за солдатом. Пахан посмотрел вниз: молочно-белое отравленное облако уже совершенно скрыло пол. Прыгать в него, когда до гибели, возможно, один вдох — глупо, не заставить себя и нет никаких сил. Наверху можно будет вздохнуть. Солдат… солдат… «Но у меня же еще есть граната!»
Кашель отступил, и горло опять стала стягивать невидимая петля. Князь принял решение. Он подпрыгнул, ухватился за балку над головой…
Дмитрий не чувствовал боли в руке, потому что приказал своему телу глушить боль. Дмитрий бежал, петляя, пригибаясь, вдруг падал, совершал кувырок вперед, вскакивал снова и бежал.
Сосницкий одолел уже полпути к желанной калитке, когда очухавшиеся бандиты открыли огонь.
Один из них стрелял лежа, другие — стоя на одном колене или в полный рост. Они не догоняли беглеца. Куда он денется? Столько стволов, полные обоймы и барабаны патронов, дистанция двадцать шагов. Правда, что-то щиплет глаза, мешая целиться. Но это ерунда.
Избежать пули трудно, но можно. Человеческая реакция и сообразительность могут успешно состязаться с прямолинейностью пули.
Едва прозвучал первый выстрел, Дмитрий утроил метания. Единственным его спасением было не бежать по прямой, находиться в беспрерывном движении и продвигаться вперед, несмотря ни на что. Он падал, перекатывался, совершал прыжки влево-вправо, кувырки.
Сокрушительный удар в спину под ребра сбил, его с ног. Попали! Ладно, после разберемся, что и как. Бежать. Вперед. Но на секунду-другую он потерял темп. И тут же еще одна пуля впилась в бедро. «Неужели все?» Его воля дрогнула от мимолетного прикосновения неверия.
И это был бы конец, если бы…
Если бы ребятки не носили свои волыны больше для понтов; все, что они могли, так это попасть в тушу городового. И то шагов с трех.
Если бы один из бандитов — тот, что лежал на полу — не зашелся в приступе кашля, успев всего лишь раз до этого спустить курок. Кашель было не унять, но он все-таки стрелял сквозь завесу из слез, держа пистолет трясущейся вместе со всем телом рукой. Пули бестолково разлетались веером по всему депо.
Если бы у жигана по кличке Ухан не закончились бы патроны как раз тогда, когда они были нужнее всего.
Если бы у других тоже не слезились глаза и они имели возможность хорошенько прицелиться.
Если бы Вовка-Решето не бросился к пленнику, когда тот упал, тем самым и сам перестав стрелять, и другим помешав.
Если бы… И тогда Сосницкий вряд ли поднялся бы после двух пуль, застрявших в нем, и продолжил бег.
Дмитрий уже не мог метаться из стороны в сторону и кувыркаться. Он мог лишь бежать, согнувшись, бежать, заговаривая боль.
Еще одна пуля, шальная, дура, наугад пущенная жиганом Уханом, уже совсем ничего не видящим из-за рези и слез в глазах, настигла Дмитрия за шаг до калитки. Она чиркнула по шее и умчалась дальше по заданной прямой. Пустяк, но кровь сразу потекла за шиворот теплым ручейком.
Открыв дверь ударом ноги, он перескочил через порог. Ударом же ноги запер калитку. Глубоко вздохнул, наполняя легкие незагаженным воздухом. Закончился еще один раунд его боя с бандитами. Пока — пожалуй, равенство по очкам. Теперь начинается раунд последний, в котором кому-то не уйти от нокаута,
Дмитрий лег на пожарный проезд, сколоченный из досок, поднял ноги, прижал ими дверь. Пальцы его связанных рук жадно ощупывали на совесть подогнанные друг к другу доски в поисках опоры. Он ерзал, передвигался то влево, то вправо, чуть перемещая, но не отрывая ноги от двери, пока наконец пальцы не нашарили упор. Дмитрий приготовился сдерживать натиск с той стороны калитки, который, он думал, вот-вот последует.
Сердце тяжело опускалось и поднималось в груди, словно молот уставшего кузнеца. Сколько проходит между его толчками — секунды, минуты?
Вот он — первый удар! Дверь сотрясается. Дмитрий, изо всех сил напрягая ноги и спину, до кровавой мути в глазах, не дает ей открыться. Безумный крик, удается разобрать «…рой», крик захлебывается. Выстрел. Пуля застряла в толстой двери. Жуткий вопль.
Града ударов и пистолетной канонады, которых ожидал Сосницкий, не последовал. Раздались еще какие-то шлепки с той стороны, и — все прекратилось.
Дверь никто открыть больше не пытался, из депо не доносилось никаких звуков, и Сосницкого охватила слабость. Раны ожили, их болевой хор зазвучал по врему телу. Сосницкий не удержал стона — тот прорвался сквозь сжатые зубы. Бывший учитель гимнастики почувствовал, как на его мозг накатывает дурман. Зовущий провалиться в забытье, отключиться от страданий, отдохнуть от всей этой бренной, пустой суеты. Соблазн поддаться этому зову, отпустить удила воли был велик. «Ты все равно не жилец, — нашептывал голос оттуда. — Если не от пули, застрявшей в спине, то от потери крови ты точно умрешь. Так зачем дергаться, нарываться на мучения, закрой глаза, как бы засни и тихо отойди туда, где так или иначе скоро окажешься…»
…Федор выбрался на крышу и разрешил себе дышать. Здесь было хорошо: свежо, привольно, безопасно.
«Ай да Назаров, ай да щучий сын! Могет еще кой-чего! Ни разу не вдохнул, не словил ядовитого „огурчика"».
А еще товарищ Назаров похвалил себя за предусмотрительность. Хотя, конечно, если разобраться, не себя благодарить нужно, а те силы, что вытолкали его в свое время из родного мира, водили фронтовыми дорогами, перемещали по странам и городам, кидали во всякие передряги. Тут волей-неволей кой-чего приобретешь. К примеру, опыт да чутье. Нет, разумеется, заполнение депо газом он никак не мог предусмотреть. Даже капитан Терентьев, пожалуй, и тот ждал бы несколько другого от московского утра, чем германское отравляющее вещество. Просто ему, товарищу Назарову, нашептали на ухо его опыт и чутье, что наклевывающиеся события могут обернуться совсем неожиданной стороной, и, значит, неплохо бы к этому подготовиться хоть как-то, хоть худо-бедно. Скажем, поискать такие пути отхода, до которых противник не додумался бы заранее. Назаров поискал и нашел. Нашел, что до крыши легко и быстро можно добраться по опорным балкам, что в одном месте кровля совсем прохудилась, а именно: лист железа из тех, какими обита крыша, был сорван то ли ветром, то ли разрухой, причем дело, видимо, давнее, так как доски в этом месте уже успели изрядно прогнить. Товарищу Назарову не составило труда извлечь из штанов свой армейский ножик, не велик труд оказался расковырять им трухлявые доски и проделать лаз на крышу. Вот и вышло — трудился он не зря.
