— Хочешь верь, а хочешь не верь, но это был самый настоящий бериевский переворот! Погоны, униформа, автоматы ППШ… И ведь жену с подругой умудрились туда приплести! Приятелей, коллег — все до последней буковки вписали в эту нелепую историю! — я потрясенно качнул головой. Наколов вилкой парочку скользких опят, переправил в рот, с удовольствием захрустел.
— Подумай только! Ахметьева они превратили в Кирова, а Васильича — в Москаленко! При этом все паковалось в одну обойму… Интересно мне знать, кто у них стал Булганиным? Неужели Бес?
— Тебе это действительно интересно?
— Нет, но каков винегрет!
Виссарион чуть пошевелился на своей скамье. Сидел он по обыкновению понурясь, но добрые его глаза на этот раз смотрели строго.
— Возможно, и винегрет. Только ведь каждое блюдо имеет свой определенный вкус. Ту же соду никогда не будут бросать в вино и в рассольник.
Я косо взглянул на него.
— К чему это ты ведешь?
— Все к тому же. Возможно, ты помнишь такое понятие, как логика бреда?
— Логика бреда? Кажется, что-то припоминаю… Ну да! Философия статики и динамики, второй курс, верно?
Он кивнул, а я нахмурился.
— Нет, Виссарион, этот шар мимо! Предмет был, конечно, забавный, но к данной ситуации вряд ли имеет отношение. Очень уж много набирается неувязок.
— Что ты называешь неувязками?
— Да все! Абсолютно все! Потому что сначала и до конца шито белыми нитками, притянуто абы как. Вроде того ожерелья, на которое сметливый ребенок нанизывает все, что попадается под руку — бусы, погремушки, хлеб, куски жареной рыбы. Здесь то же самое, только куда глобальнее, и какой-то особой логикой не пахнет, — я сумрачно налил из бутыли медовухи, залпом осушил кружку.
— Да ты ведь видел те чертовы смерчи! Иначе с каких щей у тебя разразилось бы тут лето?
— Смерчи я видел, твоя правда.
— Ну вот. Значит, не будешь играть в Фому-неверу.
— Не буду, — столь же кротко откликнулся он, и я испытал к бывшему сокурснику чувство щемящей благодарности. Уже за одно то, что он не стал допытываться до деталей, ловить меня на случайных несуразностях. Человек просто выслушал меня и поверил!
Зажевав медовуху куском черного хлеба, я подытожил:
— Вот так, Виссарион, все и получилось. Кончился наш мир! Мы еще живы, а он уже кончился.
— Не знаю, — пасечник мягким движением отогнал кружащую над моей тарелкой пчелу, поднял голову. Серые глаза его глянули в упор. — А может, ты все-таки ошибаешься?
— В чем?
— В диагнозе!.. Я ведь не зря упомянул о вкусе. Вся жизнь — сплошная кулинария, и вкус к жизни — понятие отнюдь не абстрактное. Возможно, вкус — это и есть наша интуиция. Временами обстоятельства действительно могут казаться порождением бреда, но и тогда интуиция нашептывает правильный ответ. Должна нашептывать. Другое дело — слышим мы его или не слышим, но ответ всегда есть.
— Ответ? В смысле, значит, недосолено-пересолено — такой, что ли, ответ?
— Приблизительно, — Виссарион шутки не принял. — Я только хотел заметить, что без подсказки мы никогда не остаемся. Ее только надо воспринять, уловить внутренним слухом.
— И много тебе подсказала твоя интуиция, когда ты отбивался от налоговых комиссаров?
— Это дело разума, не совести. В таких случаях интуиция молчит.
— Хорошо вывернулся! — я хмыкнул. — Почему же не предположить, что и мой случай как раз из таких же? Да и какая, к чертям, интуиция, если миру хана?
— Почему ты так решил?
— Здрасьте — до свидания! Да я ж тебе только что подробнейшим образом все разжевал!.. Сам видел! Своими глазами! И на собственной шкуре, между прочим, испытал. Или снова продемонстрировать мои ноженьки? — я непроизвольно стиснул кулак. — Если хочешь знать, от прежнего города едва ли четвертушка осталась! А может, и того меньше.
— Это еще ни о чем не говорит, — Виссарион упрямо передернул остренькими плечиками, с неожиданной страстью выпалил: — Мир вовсе не кончился, Павел! Если говорить о кончине, то кончился ТВОЙ мир, понимаешь? Ты задавил его своими собственными руками.
Я нервно прикусил губу.
— Что за чушь?
— Нет, не чушь! Миры сами по себе не пропадают, их душат — и душат на протяжении всей своей жизни. Рубишь ли ты яблоню, стреляешь ли в человека — любое действие способно обернуться против тебя. Самым прямым образом. Пусть банально и старо, но это так, поверь мне!.. — он умолк, вглядываясь в меня, пытаясь по внешнему виду угадать, дошли ли слова его до моего разума. Напрасная попытка! Свое лицо я давным-давно научился надежно контролировать.
Помолчав некоторое время, Виссарион продолжил:
— Присутствие радуги нельзя объяснить наличием акварели. Если не ищешь причины, можешь таковую не найти вовсе. Нигде и никогда.
— Зато у тебя, кажется, с поиском причин все налажено отменным образом, — я криво улыбнулся. — Ну, так будь добр, растолкуй своему старому приятелю, что же такое кругом творится?
— А я уже сказал. Ты сам это должен почувствовать. Тем более, что определенными задатками ты был наделен смолоду.
— Неужели помнишь?
— Помню. И фокусы твои застольные, и попытки вторгнуться в чужие головы. Только дар, Павел, просто так не дается. И твой дар тоже был для чего-то нужен. Но ты его не использовал, проще говоря — профукал. Дальше карт и спичечных коробков не продвинулся. Или я не прав?
Ответить Виссариону было нечего.
— Тем не менее, первопричину минувших событий ты наверняка осознал. Не умом, так сердцем. Чувствует же что-то эвенк, поедающий в буран собственные уши. Только им движут голод и обстоятельства, а вот что движет тобой?
В голове загудело злое пламя, с неожиданной силой захотелось ударить Виссариона, повалить на пол, затоптать насмерть со всеми его недомолвками и метафорами. Что он знал, черт его дери, о жизни и смерти? Да ничегошеньки!.. Я, а не он, вернулся ОТТУДА! Я, а не он, потерял жену, друзей, десятки соратников! Рука сама потянулась к бутыли, слова Виссариона следовало залить, как заливают занимающийся огонь пожарные. Настойка вливалась в меня легко и просто. Вспухшее небо горело, жар раздавался в стороны, разогретую голову начинало кружить.
— Нам и предлагается всего два пути, — продолжал тем временем сокурсник, — либо любить, либо ненавидеть. Чего казалось бы проще, но большинство всю жизнь мечется где-то между. Таких судьба, как правило, не трогает, дает шанс поумнеть и разобраться. Иное дело с теми, кто выбирает, не колеблясь.
— На кого это ты намекаешь?
— А я не намекаю, я прямо говорю. Ты ведь свой выбор давно сделал?
— Сделал? Что-то не припоминаю такой памятной даты!
