А все-таки телефон ожил вновь. Этот. Здесь, в этой безусловно оборудованной квартире. Самый худший из вариантов. Что-то он мне еще скажет… Длинный без пауз звонок. Как тот. Тогда. Очень давно.
— Ну, ты что, тупой? — сказал телефон. У него был наглый знакомый чем-то голос. — Ты, твою мать, будешь брать трубку или где?
— Да я, видишь, уж взял.
— Ни хера я не вижу. А до этого я сейчас два раза набирал?
— Два? Точно?
— Ну, блин!
— И именно вот сейчас, в эту самую минуту?
— Да я по целой минуте ждал, по двадцать гудков! В сортире ты, думал, а то в койке.
— Значит, сейчас. А не вчера и не десять лет назад?
— Да ты е… Ты издеваешься там, что ли?!
— Утихомирься. Давай по буквам. Ты кто? Чего тебе от меня надо?
— …в пальто! Кто тебя с «Объекта» на «Объект» возил? Ну? Жопа без ручки? Вспомнил?
Не может быть. Как его… Хватов? Хватов. Михаил. Мишкой мне все хотелось его назвать. Тот, что неудачно хоронил Гордеева. То есть удачно, но в смысле… ясно, короче. Уже легче.
— И чего ты, блин, упертый такой, как баран? Чего не подымал телефон-то? Рядом же сидишь. Значит, слушай, красавец, я минуточек через двадцать семь подскочу…
— Ты на время посмотри… — Я прикусил язык, но было уже поздно.
— А чего время? Буду ориентировочно в девять ноль восемь — девять ноль девять. Вы с подругой не проснулись?
Я взглянул на часы, которые над телевизором, затем на всякий случай в ту часть просторного окна, что не прикрыта занавесью. Все оставалось на местах и проистекало своим чередом. Часы в виде безвкусной огромной копии наручных с браслетом показывали без десяти три ночи, и за окном соответственно была темнота.
— Значит, через двадцать семь минут. В девять утра. Эй, ты меня не разыгрываешь?
— Ну, блин…
— Ничего, ничего, продолжай, будь любезен.
— Чего продолжать-то? Я буду и ты будь. Готовы будьте. Шеф распоряжение дал.
— Приятно слышать, что нас не забывают.
— Вот и хорошо. У меня все.
— Погоди. Число какое сегодня?
— Сегодня?
— Да, с утра. Какое было?
— Вы там чего, трескаете беспробудно? Или…
— Не хами. Ну, какое число-то?
— Ну, двадцать четвертое, и чего?
— Спасибо тогда. Даже как-то жить захотелось.
— Ты псих.
— Не больше, чем ты. Последний вопрос. Твой шеф будет?
— Шеф появится, когда необходимо.
— Это я про него уже понял. Эй!
— Ну, чего тебе?
— Поторопись.
Я дважды посчитал дни, прошедшие с нашего появления тут. Для верности загибал пальцы. А если он тебе сейчас врал? С чего бы ему врать. И подумай, что тебе еще привиделось в «накате», кроме сообщения о безвременных кончинах.
Отставив легкий аппарат на пол, я пошел шарить по ящикам и полочкам в поисках бумаги и чего-нибудь пишущего. Я старался не шуметь. К удивлению, искомое обнаружил довольно быстро. Стопка желтоватой «верже» почтового формата и липмановское «вечное перо». Как же я прошлой-то ночью, когда загорелось мне, этих шикарных письмо-принадлежностей не нашел? А потому и не нашел, что не искал. Ничего страшного ты сейчас не делаешь. Это же не полноценная работа, это так, страховка на случай. И работу свою ты теперь сможешь делать так, что ни тебе, ни другим опасности она представлять не будет. Ты подумал, и способ отыскался. Молодец, что ты нашел его. Или подсказали. Ну вот…
Ну вот, закончено. Я перечитал, чисто автоматически выправил слово и запятую, сложил плотный листок вчетверо и спрятал в правый нагрудный карман, застегнув на пуговку. С удовольствием оглядел толстенькую сизовато отсвечивающую авторучку. Спереть ее, что ли? Пальцы уже довольно уверенно держали предмет. Перед зеркалом я снял пластырь, заменивший мою самодельную повязку.
Я перерезал и повыдергивал нитки швов. Они выходили почти легко. Все там стянулось, кроме смешной ранки. Я стер побежавшую кровь. Потом, возясь с гипсом, стирал ее еще несколько раз, и в конце концов она унялась. Рука выглядела удовлетворительно. Ее можно будет прятать в карман, а на лоб надвинуть какую-нибудь легкую кепочку. Черт, нас все-таки заставляют бегать, как крыс. Впрочем, это мы еще посмотрим.
Ранки на лбу я замазал тон-пудрой из тюбика с силуэтом балерины. Получилось почти ровно. Потом, все так же стараясь действовать потише, я отыскал кое-что под ванной и поставил в прихожей так, чтобы было незаметно.
Я не хочу играть в «бей первым, Фредди!» Честное слово. Мало того, что не очень умею, так и пользы почти наверняка никакой не будет. Но все зависит от того, кто первым войдет и что скажет. Процентов десять только за то, что, может быть, придется делать. В этом раскладе подождать стоит.
Пятый час время. Бедная Ежка. Она ведь в Москву приехала поступать не в финансовый, и не на юридический, и не на иностранный. В Строгановку она приехала поступать и необходимых двух с половиной тысяч долларов у нее не было. Она ведь даже мой портрет писала. Удивительно, как это все вспоминается, словно действительно всплывает из небытия. Я лежал рядом и старался не заснуть. О Ксюхе подумалось, как она нарисовала мне анютины глазки на том листке. Я обо всех о них теперь думал постоянно, не о Ксюхе одной. А вот и приврал сейчас. Почему это приврал? Потому что, сам знаешь, почему. Потому что Ксюха — она тоже…
Я вынырнул из мгновения сна. В спальне были бесшумные светящиеся часы. Некоторое время я всматривался в них. Дотронулся до теплой Ежкиной щеки, ощутил ее ищущие губы у себя на лице. Я успею ей сказать все, что необходимо. Прошептать в самое ухо. Сейчас я шептал совсем другие слова.
— Ох, Гарька… Гарька мой, Гарька…
Ежик начала делать мне скандал в половине седьмого утра. В душ после любви она упорхнула, мурлыкая, но когда проскользнула затем на кухню, ее настроение стремительно принялось портиться.
Она гремела тарелками и вилками-ложками, и по одним этим звукам можно было определить предвещающий бурю барометр. Я робко попросил завтрак. На столе с грохотом появились вчерашние салаты и холодный поросенок в жире, похожем на лужицы парафина.
— А чай?
— На плите. Я вчера тебя попросила чуточку прибрать. Неужели трудно? Знаешь, я не терплю, когда хавосничают. (Это было из ее словечек — «хавосничать»).
— Ноя…
— Ты все в одну кучу сгреб и бросил.
— Ну… я себя не очень хорошо чувствовал.
— Я себя тоже не очень хорошо чувствую.
— Похмелись.
Закусив губу, она налила полстакана рислинга.
— Не окосей только смотри. На старые дрожжи и сухенькое…
— Разберусь как-нибудь.
— Да что с тобой, не с той ноги встала? Все было так хорошо…
— Это тебе было хорошо. Из ванной она спросила:
