Клички всех поселковых собак Макс не помнил, и поэтому обратился к собаке неопределенно:
— Барбос — жив? Я думал вас всех готы поубивали. Ну пошли за мной — напоить тебя надо.
Радостно взвизгнув, собака начала описывать круги, нетерпеливо косясь в сторону баррикады — идти в одиночестве она побаивалась, хотя звериное чутье подсказывало, что власть поменялась. В противном случае не рискнула бы выбраться к человеку.
Мусы на прежнем месте не было — лишь россыпь стрелянных гильз осталась. Макс направился за штаб — там кричали в десятки глоток, и, похоже, кого-то били. Не успел и половины пути преодолеть, как бы остановлен — навстречу выбежала Дина, схватила за руку, умоляюще затараторила:
— Максимка! Останови их! Я не смогла! Я сейчас не могу ничего! Прекрати это! Ну пожалуйста! Так нельзя! Вы ведь не такие!
— О чем ты? — не понял он. — Где Муса?
— В хижине он! Я его перевязала! С ним Эн сейчас! Прекрати это! Ну Мааааксим! Там!.. Они там такоооое устроили!!! Они звеееери!!!
— Ну пошли.
Переступая через трупы готов и островитян, Макс обошел штаб. На площадке между хижиной Эна и баррикадой увидел толпу — похоже, здесь собрались почти все. Сгрудившись полукольцом, народ наблюдал за чем-то интересным — Макс не видел, что там происходит, но крики ужаса и боли слышал прекрасно.
Расталкивая людей, протиснулся сквозь толпу, замер, ошеломленно уставившись на открывшееся зрелище.
Готы были сильными ребятами и далеко не все умерли на месте. Толпа, вырвавшаяся из ям, всех раненных и избитых согнала сюда, а теперь завершала начатое. Макс подоспел к окончанию кровавой забавы: восемь трупов, окровавленный песок, и две последние жертвы.
Оба гота выглядели плохо. Одного ухитрились забросить на колья, что топорщились поверх баррикады — три деревяшки проткнули его насквозь, показавшись из спины. Но он продолжал шевелиться и постанывать, да и кровь почти не текла — долго так может протянуть.
Со вторым дело обстояло не лучше: пара бывших смертников держала его за руки, а Рыжий очень неторопливо распарывал ему живот, «работая» трофейным ножом. При этом он злорадно посмеивался и нецензурно комментировал страдания жертвы. Гот, похоже, от боли и шока уже ничего не соображал — пуская слезы, безумно таращился сквозь своего палача, время от времени громко вскрикивал и что-то бессвязно кричал на непонятном языке.
— Ты что делаешь, урод?! — ошеломленно выдал Макс.
— Сейчас вытащу из этого ниггера весь ливер и буду его водить как собачку на поводке — за кишки, — заявил Рыжий, не обратив внимание на оскорбление.
Он, похоже, даже не воспринимал ничего — всецело поглощенный своим омерзительным занятием не реагировал на окружающее. Самое страшное, что в толпе слышались одобрительные возгласы, и никто не пытался его остановить.
Макс вскинул было револьвер, но передумал — несмотря на нестерпимое желание немедленно это прекратить, расчетливо вспомнил, что патроны к нему не бесконечные, а снаряжать заново их вряд ли получится. Обернувшись, шагнул к Геморрою — тот молча наблюдал за экзекуцией, и лишь удивленно покосился, когда из рук вырвали двустволку. Первым выстрелом Макс добил гота на баррикаде, затем разнес голову второму. Рыжего забрызгало, он едва не оглох, отскочил, развернулся, яростно заорал:
— Пловец?! Да ты че?! Попутал?! Ты че наделал?! Ты…
Макс прервал его словоизлияние четким, но не смертельным ударом в лоб. Прикладом дробовика. Дозировано стукнул — гуманно. Рыжему хватило — упав на пятую точку, он ошеломленно затряс головой и заорал от нового подарка: в живот — ногой. Потом в бок, и еще раз прикладом — теперь по запястью, чтобы нож выбить.
Остановив избиение, Макс четко, раздельно произнес:
— Все старшие на кольях! Почему ты, урод, не с ними?! А?!
Для повышения мыслительных способностей собеседника Макс простимулировал его пинком, а затем приставил к голове револьвер. Толпа, лишившая зрелища вражеских мук, зароптала, кто-то было шагнул вперед, но тут же всякое движение прекратилось — отбросив опустошенный дробовик, Макс выхватил из ножен окровавленное мачете, осклабился столь зловеще-многообещающе, что у крикунов пропала всякая охота приближаться к этому рослому психу. Закрепляя успех через толпу протиснулась Динка, напряженно замерла рядом, направив автомат на зрителей.
— Рыжий?! Чего замолчал?! Язык потерял?! — продолжил Макс.
Тот, не помышляя о сопротивлении, приподнял окровавленное лицо, затараторил:
— Макс! Да ты вообще с катушек слетел! Ты чего?! Да меня связанным в яме держали, да я!..
— Да кто тебе вообще дал право на такое?!
— Ты че?! Это же черные! Видел бы ты, что они здесь творили! Ты не прав!
— Макс! Ты разве не видел, что они с нашими сделали? Глянь на колья возле штаба! — из толпы выкрикнул Жора, а многие одобрительно загудели.
— Зачем делать так же!!! Вы не такие!!! — перекрывая шум пронзительно закричала Дина.
— А эта вообще не наша! Она девка готов! — зловеще произнес какой-то конопатый подросток.
Макс не поленился, шагнул к нему, не позволив спрятаться в толпе, ухватил за ухо, безжалостно выкручивая пригнул, уткнул лицом в песок, уже не спокойным, я яростным, бешенным голосом, заорал:
— Вы отдали поселок без боя! Чтобы вас вытащить из ям эта девочка жизнью рисковала! Она воевала, она жизнь мне спасла! А вы нет — вас я в бою не заметил ни разу! Вот она наша! А вы никто!
Через толпу прошел Сашок, замер рядом, зловеще продемонстрировал народу окровавленный топор, и примиряющее произнес:
— Все люди — повеселились, и хватит! Он прав — некрасиво так делать! И ее обижать не надо — если и были за ней какие косяки, то она их десять раз исправила!
— Да он тоже не наш! — несмотря на чуть ли не оторванное ухо, мелкий гад не унимался.
Макс, обрадованный неожиданной поддержкой (от кого-кого, но от Сашка этого не ожидал), увесистым пинком отправил гаденыша в толпу и непреклонно произнес:
— Теперь он наш — зарубите себе это на носу! И вообще привыкайте жить как люди, а не… С этой минуты у нас нет ни старших, ни мелких, ни подруг на особом положении — работать будут все. И в ямах жить больше никто не будет — мы люди, а не крысы. И еще — был в Древней Греции философ, звали его Платон. Он придумал платоническую любовь — это когда восхищаются красотой и душевными качествами, но руками не трогают. К чему я это вам говорю: если узнаю, что кто-то прикоснулся к девчонке потому что считает ее бесхозной вещью, или полез лапами к мелкой, тот превратится в фаната Платона и его идей — будет любоваться, но не прикасаться. Потому что нечем будет прикасаться, — Макс выразительно крутанул окровавленным мачете.
