«Блин, десятник Егор вот так же щекой на столе лежал, когда ему дед бороду секирой к столу пришпилил!»
— Держать! — скомандовал Мишка Дмитрию и Николе. — А ты, Мотька слушай внимательно, в другой раз повторять не стану. И все слушайте, потому что вижу: с первого раза ни бельмеса не поняли!
Мишка встал, выдержал паузу, дожидаясь, пока согнанный с лавки Артемий пристроится рядом с Роськой, и продолжил:
— Я что, едрическая терка, впустую вам объяснял про власть духовную и светскую? Непонятно? Объясняю для дурней еще раз: слуги божьи — только слуги, а не сами боги, и повелевать слугам невместно! Полноправные хозяева они только в церкви или на капище. На остальном же пространстве яви есть князья, бояре, воеводы, старейшины… общины, в конце концов. Истинные же хозяева жизни: обычаи, золото и острое железо! Но не слуги, кому бы они ни служили!
— А… к-к… — Шокированный, чуть не наповал Роська, попытался что-то сказать, но Мишка не дал ему такой возможности:
— Мне плевать, кому они служат: Христу, Велесу или Макоши! Подчиняться будут все! Отец Михаил попробовал тут свои порядки внедрять, так я с ним еще вежливо обошелся — из уважения. А этого недоучку, — Мишка кивнул на Матвея, — прикажу на «кобыле» разложить, да всыпать, чтоб жопа вспухла! Не смотри на меня так, Роська, нет между ними разницы, потому что творят они одинаковую дурь: думают, будто без догляда сотника Корнея, здесь все по-своему повернуть можно. Не будет этого! Мотька, слышишь меня?
— С-слышу…
— Понимаешь, о чем речь веду?
— П-пошел ты в жоп… Уй!
Дмитрий нажал на мотькину руку так, что о того в плече что-то хрустнуло.
— Один раз сотник Корней тебе уже объяснил: «Тех, кто о себе слишком много воображает, жизнь бьёт очень сильно». — Напомнил Мишка. — Ты не внял. Ну, что ж… — Мишкина рука опустилась на рукоять кинжала и извлекла клинок из ножен. — Выбор, все еще, за тобой. Поднимите его!
Дмитрий и Никола позволили Мотьке выпрямиться, но продолжали держать крепко. Мишка переступил через лавку, обошел Илью и приблизился к ученику лекарки.
— Выбор, все еще, за тобой: или ты наш и подчиняешься нашим обычаям безоговорочно, или… — Мишка многозначительно пошевелил кинжалом.
— Режь, сука шпаренная! Не боюсь! Меня уже убивали…
Лицо Матвея перекосилось, но Мишка готов был поклясться, что не от страха и даже не от ненависти, а от воспоминаний — что-то парень вспомнил такое, что бликующий перед глазами клинок его совершенно не пугал.
«Будете резать, сэр? А не лучше ли выгнать, да еще так, чтобы оставался шанс вернуться? У парня явно было трудное детство: компрачикосы сущие дети, по сравнению с мотькиными воспитателями — те уродовали лицо, а эти психику. Впрочем, позвольте вам напомнить, есть же и еще один вариант: клин — клином, как говорится, хотя, стремно, блин… А кому теперь легко?»
— Резать, говоришь? Ну, что ж… — Мишка ухватил Матвея за волосы и отхватил кинжалом зажатую в пальцах прядь. — Ты же сам сказал, что я все понимаю…
Митька рванулся, а потом вдруг мешком обвис в руках Дмитрия и Николы и тоненько, как девчонка, заныл:
— И-и-и…
«Есть контакт! Именно этого он больше всего и боится — колдовского воздействия. Значит, этим его в детстве какая-то сволочь и ломала».
— Кузька, огня! — приказал Мишка. — Быстро!
Кузьма метнулся глазами к двери, видимо собрался куда-то сбегать, потом запустил руку в малый подсумок, извлек оттуда кресало и трут, замер, вопросительно уставившись на Мишку.
— Освободи поднос. — Мишка сунул руку в стоящий у стены короб и вытащил пачку берестяных листков, приготовленных для письма. — Зажигай! — Листки шлепнулись на деревянный поднос, с которого Кузька убрал кувшин из-под кваса.
— Михайла, не надо бы… — осторожно подал голос Илья.
Мишка не отреагировал и, перекрывая голосом чирканье кресала, начал нараспев:
— Волею сил меня породивших, правом ответа за всех, подо мною стоящих…
Трут затлел и Кузьма поднес к нему листок бересты.
— …Мудростью, в мир сей меня воплотившей…
Уголок берестяного листка начал закручиваться, чернеть и вдруг, с едва слышным хлопком вспыхнул.
— …Силой текущей воды, и покоем недвижимой тверди…
Кончики пальцев, вцепившегося в край столешницы Роськи, побелели, Илья отчетливо лязгнул зубами.
— …Блеском живого огня и неистовством вихрей…
— Не на-а-а-а!.. — Матвей забился в руках удерживающих его отроков.
— …Правью, и навью, и силой креста животворной…
«Что за бред вы несете, сэр? Херня! Лишь бы складно было!»
Кузьма бросил горящую бересту на пачку листков на подносе, береста, разбрасывая синеватые искорки, корчилась как живая.
— …Верой, дарующей душам бессмертье…
Листки на подносе занялись пламенем, Мишка швырнул на них прядь волос Мефодия, в огне затрещало и по горнице распространилась вонь паленого волоса. Мефодий прекратил биться и застыл, уставившись в огонь.
«Рехнется парень! Не рехнется. С куклой получилось, получится и с волосами, тем более, что, как минимум однажды, он, надо понимать, через такую процедуру уже прошел. Клин — клином, етитская сила! А то, что языческие символы свалены в кучу с христианскими, так это еще круче — чем непонятнее, тем страшнее, чем страшнее, тем убедительнее».
— Освобождаю тебя от имен, преждебывших! Все наговоры, заклятья и чары во прах обращаю! Нету пути к тебе боле ни людям, ни духам, и из прошедших времен над тобою нет власти! Волен ты ныне душою и плотью вовеки! И под защитой незримой Небес пребываешь!
«Вот так, Мотька-сан, вы боялись наложения новых чар, а мы старые сняли. Сняли, сняли, потому что вы, любезный, в это верите. Блин, ну почему все знают, что с помощью волос можно порчу навести или еще какую-нибудь пакость организовать, а то, что на основе той же „технологии“ можно человеку добро сделать, никому даже в голову не приходит?»
Береста догорела, оставив на деревянном подносе черное пятно с жирными дегтярными разводами по краям. Мишка подошел к Матвею вплотную, охватил его ладонями за затылок и прижался лбом к его лбу.
— Ну, вот, братишка, можешь теперь ничего не вспоминать и не бояться. Нету больше ничего того, что было, остался только наш брат во Христе Матвей — родович Лисовинов через святое крещение. Ну, слышишь? Ты дома, ты среди своих, ты в семье, вокруг тебя братья. Никто и ничто, уже никогда…
Матвей всхлипнул, неловко дернулся и уронил голову Мишке на плечо. Мишка одной рукой притянул его к себе, а другой принялся гладить по голове, как ребенка. Тихонько зашептал на ухо:
