– Меттхильд Борвинсдаттер, Самбор Мествинссон! – прикинув направление, Горм махнул рукой: – К охладительной башне, в люк, ярус по трапу вниз, обойдите беличье колесо…
– Беличье колесо? – переспросил Самбор.
– Центробежный нагнетатель, – снизошёл Горм. – В люк за ним, вторая дверь налево, ярус вниз, и прямо.
Вскоре, Койль, Ирва, и Ванора залаяли. Кромбранд и Горм радостно приветили гостей, обнявшись с ними и тем заодно показав псам, что пришли свои. Койль охотно дал погладить себя Меттхильд, а на Самбора посмотрел очень выразительно, приподняв губу над правым клыком и чуть сузив глаз с той же стороны – мол, раз ты с хозяином, проходи, но я за тобой всё равно слежу, а то ходят тут всякие с бородами клинышком, а потом овцы пропадают. После этого гости представились Хёде и дотошно оценили щенков, признав весь помёт превосходным. Красный мальчик отчего-то возлюбил поморянина, и, похоже, взаимно: властитель Пеплина разжился у Кромбранда несколькими полосками ягнятины и стал кормить маленькое существо изо рта в рот. Наконец, вернув полностью заглаженного, затисканного, и закормленного щенка Хёде под бок, Самбор спросил:
– А ергач у тебя в замке часом не найдётся?
– Что ж я за хозяин, сам в гости зазвал, до трёх часов пополуночи расспросами мучал, а наутро и ергача не налью? – сам себе возмутился Горм. – Пошли в пиршественный покой!
– А в кухню не быстрее будет? – спросил венед. – Мы бы и сами туда наведались, только никак не можем её найти…
Судя по выражению Меттхильд, она предпочла бы пиршественный покой. Горм решил принять мудрое промежуточное решение и крутанул рукоять переговорного устройства.
– Чего тебе неймётся, сирота кронийская, прихвостень собачачий? – отозвался в мезофоне Бхеаннайг.
– Вели собрать завтрак, – ответил дворецкому Горм. – По возможности без варёного лука, киёмы, или ячменной болтушки, с парой термосов ергача, и пусть Меара принесёт в библиотеку.
Из мезофона туго полезло напряжённое молчание, как перемолотая жилистая турятина из мясорубки.
– Хозяин… Не в обиду! – наконец смог вымолвить Бхеаннайг.
– Пустое, что нам, ралландским вепрям! Все свои, – ответил Горм, обмениваясь злорадными взглядами с Кромбрандом.
Выжлятника стоило произвести в доезжачие[287], непременно торжественно и в присутствии Бхеаннайга.
– Пивной марог[288], яблочная коврижка, овсянка со взбитыми сливками? – самообладание дворецкого всегда быстро восстанавливалось.
– Никаких овсянок, – повелел Горм.
– И ергача, ергача побольше! – успел добавить Самбор, прежде чем связь разъединилась.
Мысль о библиотеке возникла, поскольку она была и значительно ближе, чем кухня (всего-то пять поворотов, три трапа, и винтовая лестница), и всё-таки попредставительнее – кресла из мягкой кожи, сводчатый потолок с окном-фонарём, магнитофон с собранием записей, и фототелеграф.
Пока гости одолевали последний виток лестницы, Горм любовно провёл привычным взглядом по корешкам. На почётном месте стояла трилогия про Грима со Стромо – «Вздрюченный», «Попяченный», и «Скособаченный», рядом золотое тиснение рун по чёрному сафьяну – «Замурованный демонами» – предвосхищало конец трагической истории Яромила Безумного, внука Яромила Загребущего. Несколько менее к месту на той же полке торчал переплёт недавней антиутопии Ме́йстари сына Хе́льги «Новости с поля боя». Героиней книги была не смертная, а гиноид-оргазмотрон, что возмутило некоторых критиков: мол, неправдоподобно. Скорее всего, критики не знали, что на Изогнутом Острове уже довольно давно предпринимались скрытные попытки построить нечто в этом роде – неколошенцу в жизни не понять, зачем, не стоило и пытаться.
Имя куклы для плотских утех Мейстари, правда, выбрал не больно-то изобретательно, оно было на слуху. Так же, как гиноида в книге, звали молодую, но уже порядочно известную исследовательницу, обосновавшуюся не где-нибудь, а в Сеймуровом эргастерии. Это наводило на мысль, что прозвание аниматронной героини было следствием выбора, пусть и подсознательного: юная дева, экзотически хороша собой, остра на язык, и замужем за мрачным винландским схоластом, на чьём счету уже имелась длинная череда убийств. Видит око, да зуб неймёт? Красивая гипотеза оказалась мерзко умерщвлена эмпирически, стоило снять книгу с полки и перепроверить год выпуска. Имена – просто совпадение, бывает и так. Подумав, Горм переставил «Новости с поля боя» на полку ниже – хотя некоторые подробности и менялись, Мейстари сын Хельги уже не первый раз рассказывал одну и ту же повесть.
Со стола через проход от застеклённых полок сползла длинная полоса с рядами знаков этлавагрского письма, зернисто-тёмно-серых на светло-серой токочувствительной бумаге – утренний выпуск «Агело то Кефалео». Горм поднёс полосу к глазам и скривился. Почётное место в некогда уважаемом этлавагрском дённике занимала некрофильская история о похищении неизвестными тела любовницы епарха одной из винландских колоний, которое якобы переправили на Изогнутый Остров, где использовали для изготовления биомеханической куклы на забаву какому-то вождю-цаати́. Выходило, что Мейстари сын Хельги написал не сатирическую антиутопию, а предупреждение, хотя идея некробиомеханоида даже ему не пришла в голову. Немудрено – он не колошенский аристократ всё-таки. Горм саркастически хмыкнул и дал ленте бумаги с шелестом упасть на наборный дубовый пол.
Бумажное извержение продолжалось рунами сегодняшнего йорвикского «Боды», а фототелеграф уже со стрёкотом печатал вторую половину «Моряка». В «Моряке», Горм первым делом глянул в на новости из Щеглова Острога – город держится, эпидемии нет. Дядюшка Сеймур вслух надеялся, что болезнь, которую запер в Яросветовом чертоге Карл Боргарбуйн, как-то переметнётся на сборище девятиреченцев, и даже посоветовал Зиме, острожской посаднице, помочь бактериям, как в старину, обстреляв чолдонский лагерь из камнемётов заражёнными трупами. Её ответ был резок: «Ты перепутал, с кем говоришь, Сеймур Харальдсссон. Варвары – по другую сторону стен».
Горм дважды щёлкнул резаком, освободив начало «Моряка», чтобы передать его Меттхильд. Самбор зашуршал этлавагрским и энгульсейским дённиками. Ногомяч занимал примерно аршин: Бирка через пень-колоду, но одолела Глевагард (будет о чём поехидничать лейганцам и коннахтцам), игру Стромо и Эстро перенесли на материк из-за погоды. Под шапкой раздела «Новости искусства и светские сплетни» красовалась фотография Э́йно сына То́ппи, крутившего, как нечего делать, над головой басовую брачу[289]. За его спиной в резком свете электрических дуг отблёскивал хромом квенмаркский макрофон[290], а чуть поодаль за ним угадывались очертания грубовато, но достоверно вытесанного из камня давнишнего изваяния, изображавшего дремавшего сидя старца, собаку, сидевшую, подняв морду, у его ног, и деву, стоявшую, облокотясь на спинку кресла, в котором дремал старец. Собака несомненно принадлежала к породе танемаркских стражей, старца же предание называло первым из Кнутлингов. Горм вновь хмыкнул и пробежал глазами по сопровождавшим фото строкам.
