Вадим проснулся сразу. Открыл глаза и увидел Ротбирта — тот всё ещё беспробудно спал, кажется, даже не пошевелился с вечера.
Степью неподалёку опять шёл табун. Вадим вздохнул и сказал небу, в котором подрагивали дневные звёзды:
— Доброе утро…
Это было — мальчишка сейчас сообразил — четвёртое уже утро, которое он встречал здесь.
Вадим хотел сразу встать, но внезапно передумал. Он сел на корточки, потом осторожно-осторожно приподнялся — так, чтобы только нос торчал над травой — и этим носом покрутил на триста шестьдесят градусов.
Ничего не было. Ни злобных инопланетян, ни даже тех длинноногих медведей. Только табун грохотал себе метров за пятьсот от места ночлега, да высоко в небе парили длиннокрылые птицы, отсюда даже не разберёшь — кто, но точно не стервятники.
Он позволил себе встать и потянулся. А потом испугался — а что если Ротбирт умер ночью?! Вадим метнулся к мальчишке — но тот как раз откинул плащ и сел, серьёзно и совсем не сонно глядя на землянина. Улыбнулся широко, показал на плечо. И, поймав руку Вадима, крепок пожал её — не ладонь, а непривычно — почти под локтем.
— З-пасибоу, — сказал он. — Вадомайр… корошо.
— Ага, понял, — обрадовано-ворчливо ответил Вадим. — Давай глянем плечо, — он помог себе жестами.
Рана была припухшая, но это оказалась здоровая припухлость, ничего не сочилось, и Вадим с удовольствием забинтовал плечо наблюдавшего за этой процедурой Ротбирта снова. Показал большой палец:
— Во… Поедим?
Больше его волновало, что делать и куда идти дальше. И очень хотелось расспросить Ротбирта, что и как тут ВООБЩЕ. А пока оставалось только хвостиком следовать за местным парнем, что Вадим и сделал сразу после завтрака.
Шли вроде бы на юг. Ротбирт Вадима удивлял — вчера у него копались в плече, а сегодня, похоже, жар прошёл, и шагает себе, улыбается. У самого Вадима при виде этого настроение тоже поднялось, он по мере сил расспрашивал Ротбирта, как называется тот или иной предмет. Многие названия были похожи на русские. Ротбирт быстро сообразил, что землянин хочет учиться языку и охотно взял на себя роль учителя, по нескольку раз повторяя каждое слово. Память у Вадима была хорошей, слова он укладывал, как в стенку кирпичи кладёт хороший каменщик — один к одному и напрочно. Язык ему нравился — красивый и звонкий, как гонг, но в то же время певучий. И английскому, и французскому в школе Вадим учился легко и охотно; почему не выучить ещё один? Ротбирт тоже подхватывал то одно, то другое русское словечко. Вадим тут же научил его материться, покатываясь со смеху при виде того, как анлас — так назывался народ Ротбирта — повторяет ругательства и дал себе слово, что, когда побольше нахватается из его языка, обязательно объяснит смысл и извинится.
Кроме всего прочего, язык Ротбирта оказался лёгким, без сложных для русского звуков, как в немецком, английском или французском. Разве что произношение слов было немного гортанным. После полудня, когда остановились на привал всё в той же степи, Ротбирт научил Вадима какой-то песенке и по нескольким уже знакомым словами и тому, как покатывался спутник, Вадим без обиды понял, что тот, сам этого не зная, отомстил за мат. Кстати, Ротбирт тут же посерьёзнел и, взяв Вадима за запястье, что-то растолковывал — Вадим понял: женщины… не петь… очень… обида… только мужчины…
— Я понял, — ответил Вадим на языке Ротбирта. — Обидная женщинам песня.
И сам удивился — он легко сложил эту фразу!
— Куда мы теперь пойдём? — спросил он, тщательно подобрав слова.
* * *
Быстро вечерело. Алое здешнее солнце падало за лесистые холмы, вставшие на горизонте. Деревья уронили длинные тени, и в лесу почти стемнело — лишь впереди, в просветах, ещё жил день.
Чёрной тенью на фоне этих просветов мелькнул тяжело перелетающий с дерева на дерево здоровенный глухарь весом не меньше десяти килограммов. Взмыл немного вверх, прицеливаясь на ветку — и вдруг тяжело рухнул в подлесок. Длинная стрела с раздвоенным наконечником ударила его под левое крыло.
Еле слышно зашуршала палая листва под чьими-то быстрыми и осторожными шагами. Между деревьев в свете угасающего дня появились двое мальчишек.
Это были Ротбирт и Вадим. Анлас держал в руке свой тяжёлый страшный лук, Вадим — пистолет и нож.
Нагнувшись к глухарю, Ротбирт с усилием выдернул стрелу, осмотрел, обтёр и, не глядя, вбросил в тул. Потом с довольной усмешкой перебросил глухаря Вадиму — тот поймал тяжёлую тушку и ответил такой же довольной ухмылкой.
Мальчишки зашагали прочь — с таким видом, словно охотились в своей личной усадьбе.
* * *
Пока не стемнело окончательно, они успели отмахать два километра, отделявшие перелесок от холмов. Уверенно побежкой, плечо в плечо, поднялись на один из них — и так же синхронно замерли — плечо в плечо. Ротбирт еле слышно выдохнул в изумлении — и Вадим его понимал, если честно.
Через узкую долину текла река. И она, и рощи по её берегам уже погружались в в темноту, но ещё можно было различить и оценить и красоту этого места — стадо оленей на водопое…
Мальчишки стояли — Ротбирт опираясь на лук, Вадим — руки в бока — пока не стемнело совсем. Только тогда они начали неспешно спускаться вниз…
…Этой ночью, лёжа у догоревшего костра и прислушиваясь к ночным звукам, мальчишки говорили. Ротбирт рассказывал свою прошлую жизнь. Раньше как-то не получалось, хотя слов у него на языке и у Вадима в уме уже хватало, чтобы рассказ стал внятным…
…Его первые воспоминания были связаны со льдом, снегом и низким, негреющим солнцем. После гибели вождя переселения с Анласа — кэйвинга Аларди Бурра, Аларди Ревущего, народ анласов вёл его брат, Эшефард. Шли уже не первый год — пробиваясь через торосы, пересекая ледяные поля, форсируя прозрачные до хрустальности реки, на дне которых лежало золото. Некоторые племена-зинды шли ближе к берегам Ан-Марья, и за серыми волнами, лизавшими чёрные песчаные берега, иногда виднелись берега покинутой родины. Опытные корабелы были среди анласов, но лес не рос на этой земле. И не жил никто, кроме снежных чудищ, белых волков, куропаток, да оленей. Выросло поколение, не видевшее деревьев, не знавшее лета!
Но были они упорным и отважным народом. Страшно медленно, но верно людская река — сто двадцать пять тысяч мужчин-воинов, более восьмисот тысяч стариков, женщин и детей, более двух миллионов голов скота — после семнадцати лет скитаний по льдам вышли в дельту могучего Туснана и хлынула на юг, в безлюдные леса левобережья, где и остановилась в изнеможении и изумлении при виде открывшихся просторов и того, как похожи они на леса Анласа — какими они были до того, как странные и страшные зимние дожди убили деревья. Дальше идти пока что никто не мог, да и не особо хотел — кое-какие зинды начали отделяться. Так возникли Дэлана, Нортасур, Бёрн и Гатар — анласские княжества. Правда, лихие молодцы под началом непоседливых младших сыновей старых кэйвингов уже сколачивали дружины, поднимали новые гордые баннорты и подбивали людей идти и дальше на юг, в земли невиданных народов — но пока что никто не забирался дальше огромного лесного озера-моря, названного пришельцами Сентер. Лишь охотничьи экспедиции по суше выбирались в обширные степи, да новенькие корабли-скиды добрались до каких-то островов в океане… На восток — там, где вдоль издавна гор жили их родичи, а дальше селились славяне — никто не забирался, о тех местах рассказывали недоброе — что там влыдчествуют колдуны со звёзд, и одолеть их простому человеку невозможно…
