Госпожа Фудзивара зло вздохнула, но не отпустила его. Похоже, она не собиралась позволять церемонии идти своим ходом, пока не дождется ответа. Или хотя бы убедительной реакции. Соберись, Канеко. У тебя нет такой роскоши — бередить старые раны.
— Госпожа моя, — тихо, позволив эмоциям надломить свой голос, и какая разница, к чему именно эти эмоции относятся? — Княгиня. Я не причиню вреда вашей дочери. Со всем остальным мы сможем разобраться, но главное — в этом. Кимико должна быть в безопасности.
Ее кивок был столь незаметен, что Тимур даже не был уверен, не показалось ли ему. Владычица Фудзивара отпустила его руку. Отступила, возвращаясь на свое место в процессии — бледная, решительная, странно дикая женщина, плохо вписывающаяся в занимаемое ею положение.
Призвав к порядку нервы, жених шагнул под пустой пролет. Краски миров и коды реальностей смешались.
Он вышел из-под лишенных створок ворот тории на вершине горы. Причудливые башни храма, только что казавшиеся столь непостижимо далекими, теперь были совсем рядом. Голова чуть кружилась из-за резкого изменения давления, воздух пьянил холодом и свежестью. Далеко внизу разлились глициниевые заросли и изумрудные реки, подернутые сизой дымкой тумана.
С легким шуршанием ткани появлялись остальные участники процессии. Тимур проследил, как кузен Коити соткался из воздуха витражным рисунком, обрел объем и плотность, напряженную неуверенность пользователя в святая святых чужого храма.
Фудзивара Кимико, всю ночь проведшая в храме на церемониях очищения и прощания с хранителями рода, ожидала процессию в беседке среди зарослей священного дерева сакаки.
Медленно выдохнув, продолжил жених свой путь.
Они шли по каменной тропе, и, казалось, действительность с каждым шагом все отдалялась, блекла перед зачарованным «здесь и сейчас».
Мир сузился до неровности камня под ногами, до древнего холода поднимавшихся по обе стороны от дороги плит. Лишь когда иероглифы на высоких монолитах начали чуть светиться, Тимур понял, почему этот камень давил столь пристальным, столь осязаемым присутствием.
На плитах были высечены имена. И за ними, за обманчиво невинными знаками, пряталось чужое, отстраненное внимание, одновременно казавшееся чем-то большим и меньшим, нежели человеческий разум.
Предки клана Фудзивара. И его хранители.
Тысячи имен, тысячи жизней, тысячи дорог. Физические тела давно сожгли, отдавая пепел Акане. Но оставались тела виртуальные. Базовые профили, сетевые аватары, формы, личины и маски. Вмещающие целые судьбы объемы памяти, архивы и библиотеки. Персональные программы, файлы, настройки, любимые уголки Паутины. Все то, что составляет личность, что сплетается в истинную жизнь аканийца, было собрано, упорядочено и с бережным почтением сохранено здесь, на священной для клана горе. Полуварвар в Тимуре автоматически навесил древние ярлыки — искусственный интеллект, псевдоразум, виртуальная симуляция. Варвар мог бы спорить, не признавать юридических прав, объявлять вне закона и разжигать войны. Сыновья и дочери Фудзивара просто знали, что ками живут в любом из них, живут вечно и непостижимо, действуя через человеческий разум в любой из реальностей.
Физическая смерть здесь была лишь новым перерождением, еще одной ступенью. Знаком, что предначертанные уроки выучены и пришло время взойти на иной уровень.
Тимур выпрямился под пересечением тысяч невидимых взоров, не несущих прямой угрозы, но и не спешащих выразить одобрение. И невпопад подумал, что в данном вопросе он все же склонен к созерцанию и принятию. Обычно весьма громко (и едко) заявляющая о себе аналитическая сторона личности советника Канеко здесь молчала. Существующее должно считать существующим, а несуществующее — несуществующим. Ками нужно принимать такими, какие они есть.
Но сделать это было бы куда легче, имей вторгшийся в святая святых полуварвар хоть малейшее представление, о чем думают и чем руководствуются хранители рода. Практика подсказывала, что политические выкладки имеют для этих непостижимых существ куда меньшее значение, чем для неспокойных их потомков.
Одно было несомненно — как бы далеко ни ушли по пути эволюции чтимые предки, они не оставляли своих семей. Хранители Фудзивара помнили, кем является ожидающая у храма хрупкая женщина. И в этот час именно на ней было сосредоточено непостижимое внимание. Ее присутствие наполняло горный воздух беззвучными волнами любви и поддержки.
Тимур, детские воспоминания которого были довольно расплывчатыми, лишь смутно помнил, как чтили в семье прародителей. Как обращались к их защите и покровительству. Ками были рядом в часы горя и радости, в моменты грозящих гибелью перемен и в равномерном течении обыденной жизни. Тимур помнил, знал, но, кажется, не понимал. Не мог постигнуть до того момента, как увидел белую фигуру, окруженную невидимой, неощутимой, ужасающей в своей чуждости силой.
«Вы имеете хоть малейшее представление, что означает вступление в традиционный аканийский брак?»
Нет.
Пугающее в своей абсолютности: нет.
Тимур сделал еще шаг навстречу сотворенной им самим судьбе.
Фудзивара О-Кими была облачена в ослепительно красивое свадебное одеяние. Традиционный многоуровневый наряд разных оттенков белого будто окутал ее внутренним светом. Только вот не совсем ясно было, как собирается высокородная госпожа во всем этом великолепии двигаться.
Одно поверх другого — двенадцать выглядывающих друг из-под друга платьев, удерживаемых, в строгом в соответствии с каноном, семью поясами. Царственными, тянущимися по земле рукавами и длинным шлейфом спускалась с плеч верхняя накидка. Белоснежная, расшитая золотом и серебром. Искусный узор с безукоризненной гармонией переходил со спины на рукава, на грудь — первое вторжение цвета, которое довелось Тимуру увидеть на своей нареченной. Блестящие черные волосы невесты были подняты в диктуемую обычаем прическу и скреплены массивной золотой заколкой. За широкий пояс заткнут короткий меч в ножнах. В поднятых перед грудью руках — тяжелый веер, обвитый белыми, золотыми, серебряными и аметистовыми шнурами.
Ни в одной детали традиционного наряда жених не смог найти клановых отличий. Что, если не изменяла господину советнику память, означало готовность невесты перейти в другую семью.
Жених протянул руку, справедливо полагая, что скованной нарядом даме понадобится помощь, чтобы просто спуститься по ступеням. Кожа женщины выглядела фарфоровой, белоснежное лицо было абсолютно неподвижно. После железной хватки госпожи, ее матери, легкая рука Кимико показалась невесомой, почти несуществующей. Тень прикосновения, готовая вспорхнуть с его запястья при малейшей угрозе.
