— Боллард, — послышалось из тумана.
Он не видел того, кто это сказал, но узнал его. Этот голос он слышал в бреду, этот голос лгал ему.
Боллард почувствовал, как к его шее прижалось что-то острое. Человек подошел к нему сзади и приставил к его шее иглу.
— Спи, — сказал голос. И вместе с этими словами пришло забытье.
Сначала он не мог вспомнить его имя. Разум блуждал, словно потерявшийся ребенок, хотя человек, допрашивающий его, называл его своим старым другом. И было что-то очень знакомое в этом блуждающем взгляде, когда один глаз реагировал быстрее, чем другой. Наконец он вспомнил это имя.
— Вы Криппс, — сказал он.
— Разумеется, я Криппс, — ответил человек. — Тебя что, память подводит? Ладно, не напрягайся. Я вкатил тебе дозу успокоительного, чтобы ты лежал смирно. Только, по-моему, зря. Ты с честью выбрался из жуткой передряги, Боллард, несмотря на провокации. Когда я думаю о том, как сломался Оделл… — Он вздохнул. — Ты помнишь ту ночь?
Сначала он ничего не мог вспомнить. Потом память начала возвращаться. Неясные тени в тумане.
— Парк, — сказал он.
— Я вытащил тебя оттуда. Бог знает, сколько их там погибло.
— Другой… тот русский… что с ним?
— Мироненко? — подсказал Криппс. — Не знаю. Понимаешь, я больше не у дел; в парке я просто попытался спасти хотя бы одного. Лондону мы еще понадобимся, рано или поздно. Особенно теперь, когда они узнали, что у русских есть такой же особый отряд, как и у нас. Разумеется, мы и раньше об этом догадывались, а после твоей встречи с Мироненко начали присматриваться к нему особо. Вот почему я устроил вам встречу. А когда я встретился с ним лицом к лицу, то все стало ясно окончательно. Это можно распознать по глазам. В них виден голод.
— Я видел, как он менялся…
— Да, впечатляющее зрелище, верно? Какая мощь… Понимаешь, поэтому мы и разработали специальную программу, чтобы взять эту силу под контроль, заставить ее работать на нас. Но это оказалось трудно. Потребовались годы работы, исследований, чтобы научить человека подавлять в себе желание трансформироваться, зато теперь мы получили людей со способностями животных. Волков в овечьей шкуре, так сказать. Правда, поначалу мы думали, что человека будут сдерживать если не его убеждения, то хотя бы боль. Но мы ошиблись. — Криппс встал и подошел к окну. — Так что теперь придется начинать все сначала.
— Саклинг говорил, что вас ранили.
— Нет. Просто понизили в должности. Приказали вернуться в Лондон.
— Но вы никуда не поехали.
— Теперь поеду; теперь, когда нашел тебя. — Он оглянулся на Болларда. — Ты мое оправдание, Боллард. Ты живое доказательство того, что мои идеи верны. Ты прекрасно осознаешь свое состояние, и вместе с тем лекарства держат тебя на поводке.
Криппс отвернулся к окну. Дождь бил по стеклу. Боллард ощущал почти физически, как капли стекают по его голове и спине. Приятный, прохладный дождь. На какое-то мгновение ему показалось, что он бежит под дождем, низко пригнувшись к земле, и вдыхает запахи, смытые с тротуаров водой.
— Мироненко сказал, что…
— Забудь о Мироненко, — сказал Криппс. — Он мертв. Ты последний из уничтоженного ордена, Боллард. И первый из нового.
Внизу раздался звонок. Криппс выглянул из окна.
— Так, — сказал он. — Какая-то делегация. Наверняка пришли, чтобы просить нас вернуться. Надеюсь, ты польщен. — Он направился к двери. — Сиди здесь. Сегодня мы тебя показывать не станем. Ты слишком слаб. Пусть подождут, ладно? Пусть попотеют.
Криппс вышел из душной комнаты, закрыв за собой дверь. Было слышно, как он спускается по лестнице. В дверь позвонили еще раз. Боллард встал и подошел к окну. Слабый дневной свет был созвучен его собственной слабости; он и город по-прежнему звучали в унисон, несмотря на проклятие, которое Боллард нес на себе. Возле дома стояла машина; из нее вышел человек и направился к входной двери. Даже из окна, откуда улица просматривалась очень плохо, Боллард узнал Саклинга.
В холле послышались голоса; с приходом Саклинга разгорелся какой-то спор. Боллард подошел к двери и прислушался, однако одурманенное лекарством сознание отказывалось ему служить. Боллард понимал очень немногое из того, о чем говорили спорщики, и молил небо только об одном: чтобы Криппс сдержал слово и не стал его никому показывать. Он не хотел превратиться в зверя, как Мироненко. Какая же это свобода — превратиться в жуткое чудовище? Это не свобода, а новая форма тирании. Однако становиться первым героем какого-то нового ордена Криппса Болларду тоже не хотелось. Он не принадлежит никому, даже самому себе. Нет, все-таки он безнадежно запутался. Как там говорил Мироненко? Когда человек не понимает, что пропал, он действительно погибает? Наверное, все-таки лучше жить вот так — существовать в сумерках между двумя состояниями и наслаждаться жизнью, не зная ни сомнений, ни разного рода неопределенностей, и не страдать от боязни, что твой оплот разрушится.
Спор внизу становился все яростнее. Боллард приоткрыл дверь. Он услышал голос Саклинга. В любезном тоне, которым тот увещевал своего собеседника, чувствовалась угроза.
— Все кончено, — говорил Саклинг, — или вы перестали понимать по-английски? — Криппс хотел что-то сказать, но Саклинг оборвал его. — В общем, так: или вы уйдете отсюда по доброй воле, как подобает джентльмену, или Гидеон и Шеппард выставят вас силой. Что вы предпочитаете?
— Послушайте, что происходит? — резко спросил Криппс. — Вы же никто, Саклинг. Вы шут гороховый.
— Я был им вчера, — ответил тот. — С тех пор кое-что изменилось. У каждого бывает его день, верно? Вы знаете это лучше любого из нас. На вашем месте я прихватил бы плащ. На улице дождь.
Последовало недолгое молчание, затем Криппс сказал:
— Хорошо. Я уйду.
— Вот и молодец, — сладким голосом сказал Саклинг. — Гидеон, проверь, что там наверху.
— В доме никого нет, — сказал Криппс.
— Верю, — сказал Саклинг. — Гидеон, проверь.
Боллард услышал шаги, и вдруг в холле поднялся шум.
Криппс то ли бросился на Саклинга, то ли попытался сбежать. Саклинг вскрикнул; послышался шум борьбы. И вдруг — одиночный выстрел.
Криппс закричал, затем раздался звук упавшего тела.
И вслед за этим — полный ярости голос Саклинга:
— Глупо! — сказал он. — Глупо.
Криппс что-то простонал, что именно, Боллард не уловил. Вероятно, он попросил, чтобы его никуда не отсылали, поскольку Саклинг ответил:
— Нет. Вы уедете в Лондон. Шеппард, перевяжи его. Гидеон — наверх!
Боллард попятился, когда услышал на лестнице шаги Гидеона. Он чувствовал себя вялым. Из этой ловушки нет выхода. Его загонят в угол и уничтожат. Он зверь, заплутавший бешеный пес. Он убил бы Саклинга, будь у него силы. А что потом? В мире полно таких, как Саклинг, людей, которые, затаившись, тихо ждут своего часа, чтобы потом вынести на свет божий всю свою мерзкую суть; подлые, тихие, скрытные люди. И вдруг в Болларде словно пробудился зверь; он внезапно вспомнил о парке, и тумане, и об улыбке на лице Мироненко, он почувствовал то, чего не испытывал никогда, — тоску по жизни в облике чудовища.
