— Иногда, — сказал я. — Иногда я сожалею.
Позже я понял, что герр Рихтер во время той первой встречи неверно истолковал мой ответ. Он решил, что где-то глубоко в глубине души мне все-таки жаль тех, кто становился жертвами моего колдовского таланта. Но меня никогда не беспокоила чужая смерть сама по себе, меня беспокоили ее последствия. Убив отца мальчика, я лишился товарища для игр. Это стало хорошим уроком: не надо трогать родственников тех людей, которых я хотел сохранить в своем окружении. Вообще в большинстве случаев не стоило пытаться наводить порядок в чужих отношениях. От этого становилось только хуже.
Каждое существо само организует свой мир. Даже если устранить то, что вот сейчас, сию секунду отравляет этому существу жизнь, не устраняя причин, побуждающих его организовывать свой мир именно так, а не иначе — существо все равно не станет счастливо.
— Тебе нельзя учиться в обычной школе, — сказал герр Рихтер, и я был вынужден с ним согласиться. Путь в ту школу, где учился Ольг, для меня закрыт, а если меня отдадут в какую-нибудь другую, рано или поздно история повторится. Терпеть чужие выходки я не стану.
Он рассказал о ШАД — Школе для Асоциальных Детей. На самом деле словечко «асоциальный» служило тут в большей степени прикрытием. Оно не было прямой ложью, потому что дети, которые там учились, обычно с трудом уживались с окружающими (однако были среди них и такие, которые прекрасно чувствовали себя в любом обществе — взять хотя бы, того же Клайва, талант которого заключался в способности располагать к себе и даже влюблять в себя окружающих), но все же заведению, в котором я провел следующие шесть лет, больше подошло бы название, скажем, Интерната для Детей с Паранормальным Способностями. Как-нибудь так.
Автобус довез меня до Юго-Восточной линии — одного из восьми основных проспектов города. Множество машин, новостройки, гудение летающих по небу флаеров… Вместе с толпой людей я двигался к подземке — не торопясь и с удовольствием воспринимая окружающий мир. Хорошая погода, свежий воздух, открытое пространство после трех дней взаперти, и, кроме того, я жив, хотя мог взорваться со всеми остальными в этом поезде. У меня было отличное настроение.
Я не спешил — разглядывал девушек, витрины магазинов, шикарные авто, проносившиеся по проспекту, многоэтажные дома и облака… Я переживал этот мир, был его частью, а он — частью меня.
Если бы я двигался четко к своей цели, то, скорее всего, не заметил бы Трещины. Я обратил на нее внимания лишь потому, что задержался перед подземным переходом — захотелось побыть еще немного на открытом пространстве, постоять в стороне от толпы, разглядывая поток людей и машин… Трещина, или, как называли такие штуки у нас в школе — раумлогическое искажение — находилась между прозрачной стенкой автобусной остановки и стеной продуктового магазина — там оставался небольшой зазор, через который при желании можно было пройти, что я и сделал, постаравшись не особо испачкаться.
Задняя стена магазина почти вплотную примыкала к каменном бордюру высотой около метра, разделявшему тротуар и проезжую часть. Почти — но не совсем: между ними оставался проход шириной около тридцати сантиметров. В отличии от идеально вылизанного проспекта, закуток, в который я попал, был завален всяким хламом — битым стеклом, камнями, окурками, пустыми банками из-под пива. Это вполне естественно, поскольку убирать мусор, скапливающийся в Трещинах, в большинстве случаев просто некому. Не удивляло и то, что проход между стеной магазина и бордюрам был слишком длинным — метров двадцать пять, не меньше, при том что длина самого магазина не дотягивала до двадцати. Двадцати — это если измерять его длину снаружи, со стороны проспекта. Но здесь, внутри Трещины, все было немного иначе: магазин выглядел как минимум на треть длиннее. Я неторопливо двинулся по проходу. Звуки стали слегка приглушенными, а когда я переводил взгляд налево — туда, где находилась проезжая часть Юго-Восточной линии — возникало ощущение легкого головокружения. Это все означало, что я нахожусь уже внутри раумлогической аномалии и пялиться по сторонам не следует.
Проход заканчивался допотопной телефонной будкой. На вид ей было по меньшей мере лет пятьдесят. Внутри — опять битое стекло, пыль, грязный футбольный мяч и какие-то лохмотья. И все. Трещина заканчивалась тупиком.
Я отступил от будки на шаг и, превозмогая сопротивление окружающего мира, повернулся к проспекту. Было ощущение, как будто что-то физически мешает посмотреть туда, не давая вывести внимание из особой зоны пространства, ограниченного Трещиной.
«Снаружи» ничего особенного видно не было. Все тот же проспект, те же машины. Я задумался: могут ли меня заметить люди на другой стороне улицы или пассажиры автомобилей? В принципе, это было возможно — я не так уж далеко отошел от обычной человеческой реальности — но маловероятно, потому что та же сила, которая отводила мое внимание, влияла и на них, и воспротивиться ее действию шансов у них было намного меньше по той простой причине, что они даже не осознавали влияния этой силы. Телефонную будку «снаружи» не углядеть, это сто процентов. Иначе ее бы давно отсюда убрали. Интересно, когда образовалось это искажение и при каких обстоятельствах будка «выпала» из обычной реальности? Магазинчику от силы лет двадцать.
Я двинулся в обратном направлении. В таких закутках реальности нередко селились разные странные существа, которым не находилось места в мире людей, но здесь, похоже, никто не жил. Слишком маленькая Трещина. Открытое пространство, много света и чрезмерная близость к человеческой реальности. Не самые лучшие условия для чудовищ.
Когда я протискивался мимо остановки, сидевшая на лавке женщина заметила меня и с неприязнью посмотрела. Видимо, решила, что я заходил в этот безлюдный грязный закуток отлить или ширнуться. Я усмехнулся.
В окружающей реальности полно раумлогических проходов. Однако окружающая реальность заботится о своей целостности и поэтому пудрит мозги тем, от кого зависит — то бишь, простым людям — всячески отводя их глаза от своих дыр. Я замечал Трещины с детства, но не придавал им особого значения, пока в восемь лет не попал через одну из них в весьма опасную реальность, где едва не погиб. Долгое время я опасался, что твари, которые жили в той Трещине, выберутся наружу и расползутся по городу. Лишь позже я понял, что они, по видимости, испытывают те же проблемы, что и люди — а именно, не замечают перехода, хотя он находится у них перед самым носом. У них была «своя» реальность — не столь обширная, как реальность людей, но куда более мрачная. Один Митра знает, что они жрали в своем «подвале». Наверное, крыс и бродячих животных, с миром которых у них было намного больше точек соприкосновения, чем с миром людей.
