Для человека, секс был связан с любовью. Моя мама мало говорила обо всем, что имело значение, но я смутно помнила этот разговор. Секс и любовь шли вместе.
Но не здесь. Подростковые гормоны все еще были, но эмоции исчезли. В целом отношение было таким, что все это больше не имело значение. Мы даже не были людьми.
Плитка была скользкой под моими ногами, и я осторожно шаркала мимо закрытых занавесок, ныряя за одну в конце ряда все еще полностью одетая. Поначалу это вызывало у всех странные взгляды, но теперь каждый знал.
Я не мелькала здесь в полотенце. У меня не было никакого интереса к сексу. И, конечно же, я не хотела, чтобы все глазели на меня, словно на какого-то фрика.
У нескольких девушек были шрамы, оставшиеся после смерти, но не такие, как у меня. Я была мертва так долго, что к тому времени, когда они приготовились зашивать мои три пулевых ранения, мое тело само решило, как моя кожа должна выглядеть. В результате четыре остаточных и уродливых серебряных скобы удерживали мою кожу в середине груди, и два рваных шрама тянулись в разных направлениях. Один странно протянулся по моей левой груди и стал еще более уродливым, когда моя грудь увеличилась.
Никто не должен был видеть мою изуродованную до неузнаваемости грудь. Не то чтобы кто-нибудь когда-нибудь подходил ко мне ради секса, в любом случае.
Никто не хотел прикасаться к Сто семьдесят восемь. Изуродованная она или нет.
Эвер была бледной, когда я вернулась в нашу комнату перед обедом. Я избегала ее, но теперь мне было трудно оторвать свой взгляд от ее оттекшей кожи и дрожащих рук. Если бы она была человеком, я бы подумала, что она заболела.
Она подняла свой взгляд на меня, когда я подошла к своему комоду, чтобы надеть свитер.
— Эй. — Она попыталась улыбнуться, но мне пришлось отвести взгляд. Она не знала. Разве она не должна знать?
Они сказали ничего не говорить. Это был приказ.
Я остановилась в дверях, а она просто сидела на кровати, скручивая белые простыни вокруг своих пальцев
— Ты идешь? — спросила я.
Она посмотрела на меня с широкой улыбкой на лице. Она ждала меня; я никогда не ждала. Это, казалось, понравилось ей.
Ноги девушки задрожали, когда она встала, и я хотела спросить, была ли она в порядке. Дурацкий вопрос. Она не была в порядке. КРРЧ что-то сделало с ней.
Вниз по лестнице в столовую мы шли молча. После того, как мы взяли наши подносы, у меня появилась дикая мысль сесть рядом с ней. Но она направилась через кафетерий, запихивая кусок стейка в рот. Я поплелась к столу Сто Двадцатых.
Я наблюдала за тем, как Эвер села напротив Двадцать два, который посмотрел на меня и улыбнулся. Улыбка исчезла, когда он посмотрел на Эвер, отчаянно запихивающую стейк в свой рот. Он сморщил нос, переводя взгляд с меня на нее, словно хотел спросить: “Что с ней не так?”
Я и понятия не имела.
Он жестом показал мне, чтобы я подошла, но я, конечно, не могла этого сделать.
Хотя, могла. Это не было правилом. Но это было бы странно.
Двадцать два похлопал по месту рядом с ним, и я нахмурилась и покачала головой. Эвер обернулась, чтобы посмотреть, кому он махал рукой, глаза ее проскользнули по столу Сто Двадцатых. Она засмеялась, и я повернулась, чтобы увидеть, что все тренеры наблюдают за мной с соответствующим озадаченным выражением на лицах.
Лисси открыла рот, и я встала, подхватив свой лоток. Я не хотела больше вопросов или еще больше странных взглядов. Это не было правилом, что мне нужно было сидеть с ними. Я могла сидеть там, где хотела.
Я прошла через столовую, роняя свой поднос на стол рядом с Эвер. Двадцать два посмотрел на меня, его темные глаза сверкнули.
— О, рад видеть тебя, Рэн.
Эвер смотрела на меня с удивлением, когда я плюхнулась на стул. Я взглянула на поднос парня, и увидела только нетронутый кусок хлеба и пирожного.
— Что это? — спросила я. — Ты уже съел настоящий обед?
Он посмотрел на еду.
— Нет. Я не очень голоден. По крайней мере, не думаю, что голоден. Трудно сказать.
— Ты будешь в состоянии сказать это, если будешь истязать себя слишком долго, — сказала я. — Это не шутки.
Cигналы голода не появлялись у ребута так быстро, как у человека, но когда они приходили, то были сильны. Наши тела могли прожить без пищи неограниченное количество времени, но это не ценилось высоко. Я едва ела в первые несколько дней в центре и однажды проснулась настолько голодной и слабой, что мне практически пришлось ползти до столовой.
— Очевидно, ты голодна, — со смехом сказал Двадцать два Эвер, указывая на ее массивные щеки. Она выглядела так, будто пыталась сразу впихнуть в рот каждый кусок мяса со своей тарелки. Девушка выдавила слабую улыбку, когда с трудом проглотила еду.
Я, должно быть, выглядела встревоженной, потому что она посмотрела на свой пустой поднос, а потом на меня.
— Я странно себя чувствую, — тихо сказала она, беспокойство сквозило в ее голосе.
— Странно как? — спросила я.
— Как будто я действительно голодна. И все как будто в тумане. — Она нахмурилась. — Я ведь не могла заболеть, верно?
Она выжидательно посмотрела на меня, но я ничего не сказала. Эвер опять перевела взгляд на свою тарелку в разочаровании.
— Еда заставляет меня чувствовать себя немного лучше. Менее слабой, — добавила она.
Я почувствовала что-то, возможно, опять это чувство вины, и быстро перенесла свое мясо на ее тарелку. Она посмотрела на меня и улыбнулась с благодарностью
— Ты можешь взять и мою еду тоже, — сказал Двадцать два, начав пододвигать свой поднос.
Я схватилась за край подноса и толкнула его обратно, бросив на него предупреждающий взгляд.
— По крайней мере, съешь немного. Тебе понадобятся силы для тренировок
— Почему ты можешь делать это? — спросил он, указывая туда, где мое мясо было раньше.
— Потому что я говорю тебе что делать, а не наоборот.
Эвер захихикала, когда сунула гигантский кусок говядины в свой рот.
— В любом случае, я предпочитаю мясо.
— Смогу ли я когда-нибудь говорить тебе, что делать? — спросил он меня.
— Я в этом сомневаюсь. — Я схватила свой поднос и поднялась на ноги.
— Нет, пожалуйста, не уходи.
Это была Эвер, ее глаза расширились и умоляли. Она выглядела, как тринадцатилетняя девочка, которую я встретила много лет назад, сидящей на кровати, совершенно напуганной, чтобы быть в комнате с Сто семьдесят восемь. Она не говорила мне ни слова целый месяц. Однажды она просто сказала: “Я из Нью Далласа. А ты?” и продолжила говорить, словно мы были друзьями с самого начала. У нее дома остались четыре сестры, и я думаю, что она, в конце концов, решила, что ей придется принять меня как своего рода замену или она сойдет с ума.
