Объясняю:
— Я не уверен, что она следила именно за мной. Она ждала тут, у твоей палаты. И давно.
Тот, кто следил за мной у комнаты отсталых имел другой ритм сердцебиения. И не было этого странного сопения носом. Уж такие вещи я различаю.
Сажусь рядом с Элеонорой:
— Это, конечно, лишь теория, но ты не заметила, что она… похожа на тебя?
— С ума уже сошел, Константин? В каком месте она похожа на меня? И к чему ты ведешь?
Пожимаю плечами:
— Телосложение, рост, пол. Сорвать с тебя шкуру, нацепить на негритянку и вуаля, — хмыкаю, — новая Элеонора. Уверен, ты знаешь, как филзели маскируются.
В глазах Элеоноры проявляется ужас:
— Что? Да ты бредишь. Думаешь, филзели могли провернуть такое прямо в школе? В меня? Зачем? Какой смысл?
— Говорю же, это лишь теория. Но могу придумать тысячу причин, почему я прав. Вы, учитель Элеонора, Валет, но незаметный. Я уже говорил, что теперь никто не будет интересоваться вашим самочувствием. Но у вас еще остались возможности учителя и члена главенствующего клана. Так что у вас очень удобное, — беру теплую ладонь Элеоноры в свою руку, — тело.
Элеонора вздергивает бровь, но руку не вырывает. С ироничной улыбкой поглаживаю ее тыльную стороны ладони. Продолжаю:
— Ваше тело открывает множество возможностей. А по поводу рисков… Вы, наверное, забыли, что сейчас происходит? Эти соревнования определят судьбу всего мира. Убийства, предательства, коварство — в ход пойдёт всё. И поверьте мне, это только начало. Скоро школьные коридоры покраснеют и станут липкими из-за кровавых луж. И вы, — с намёком киваю на обмотанные жгутами ножки, — вряд ли переживете и неделю, учитель Элеонора. — Вы станете частью одной из луж…
Аккуратно кладу руку Элеоноры ей на обнажённое бедро. Она наконец замечает, что почти голая, опускает подол халата. Склоняет голову, тяжело вздыхает:
— Ты… умеешь утешать женщин, Константин. Этого у тебя не отнять.
Какое-то время тихо. Элеонора берет подвеску в руки, смотрит на нее.
Щелк.
Старинные часы на цепочке открываются. Они давно не работают, но не это важно. На обороте крышки фото — молодая, лет под двадцать, Элеонора, стоит рядом с женщиной, похожей на нее и мужчиной, которого тяжело назвать человеком. Весь в шрамах и струпьях. Лицо — месиво, где с трудом можно отличить нос от рта.
Элеонора понижает голос так, что мне приходится подсесть к ней рядом:
— Это мой отец. Он… фрагоровец.
— Я так и думал. Но… разве фрагоровцы не бесплодны?
— Бесплодны. Большая часть из них. Мой отец… другой. Я расскажу тебе, Константин. А ты… ты поможешь мне? Я устала. Устала настолько, что… — кивает на свои ноги, грустно ухмыляется. — Знаешь, сначала из этих жгутов я сделала себе петлю, но… Даже тут смелости не хватило.
Элеонора меняется на глазах. Из стервозины превращается в уставшую женщину, отчаявшуюся настолько, что приходится обращаться за помощью к своему ученику. Что ж… За сотни лет жизни я убедился в одном. Природа запретила женщинам быть сильными. Чем сильнее они кажутся, тем больше в них слабостей. Но ирония в том, что женщины никогда не превзойдут мужчин в умениях скрывать свои слабости.
Понимающе улыбаясь, тоже понижаю голос до шепота, перехожу на «ты». Очень удобный языковой инструмент сближения:
— Это же ты помогла Гэкару? В тот день, на отработке, вы с ним были заодно? Тогда-то вы и узнали код от склепа, верно? Я еще думал, как он умудрился за мной проследить…
Элеонора кивает:
— Это было непросто, но да. Но Гэкару и сам был очень талантливым мальчишкой.
Она стала рассказывать. До рождения Элеоноры ее мать жила на окраине Европейского кластера рядом с радиоактивный областью. В небольшой шахтерской деревне. После Новой Смуты Европа остро нуждалась в любых источниках энергии, поэтому не стеснялась отправлять людей в облученные угольные залежи, утверждая, что уровень радиации там «в пределах нормы». А постоянные смерти никого не волновали. Мало того, шахтёрская деревня была окружена забором и попав туда, обратно уже не выйти. Ведь в цивилизованном мире не нужны больные и немощные.
Элеонора говорит со стеклянными глазами:
— Когда мама заболела раком, ее не выпустили. У нее были деньги, но она не могла их потратить на лечение в Германии… Понимаешь, Константин? Они не выпустили мою мать, но зато тоннами вывозят и жгут радиоактивный уголь, засоряя атмосферу. В чем… смысл? Ты знаешь?..
— Знаю. Если из шахт побегут больные и немощные, то рабочую силу туда уже не завлечь. А уголь никто не замечает. Он не жалуется, не болеет раком, никого не пугает.
— А ты знал, что радиация почти безвредна для одарённых? Ты не понимаешь, да? Сейчас половина промышленности в Европе на угле, добываемом вблизи радиоактивных областей. Уголь сгорает, ядовитый дым расходится во все стороны… И кто от этого больше всего страдает, а? Кто вымирает, как ты думаешь? А? Константин? Кто? Мир сейчас не может прокормить всех. Кто-то должен жить, кто-то умереть. И в Вельтешафте решили, что выжить в Европе должны только они. Не задумывался, почему в великие кланы берут только одаренных? Это фильтрация, Константин. Великие кланы знают, что невозможно выжить в таком мире. Радиация рано или поздно доберется до всех. И сейчас кланы выжимают из лишенных все, чтобы обеспечить свое выживание в будущем. Как скот… Подоил, зарезал и забыл… Только Фрагоры понимают, что происходит на самом деле.
Внимательно смотрю на Элеонору. Она потеряла мать. Обижена на Вельтешафт, на их план, в котором либо умрут все, либо слабейшие. Да, я её понимаю. Как и кланы. Жизнь жестока. Любая утопия превратиться в ад, когда закончится еда.
Фрагоры — люди, которые смогли выжить в условиях радиации. Сумма преобразила их организм. Они стали уродами, но выжили. Теперь они те, кто не может без нее. Больше недели за пределами радиоактивных областей и они погибнут. Но… Они так и так погибнут, потому что не могут размножаться. Отец Элеоноры — исключение. Он явился в деревню шахтеров и стал втирать идеологию, что мир можно привести к компромиссу, где в условиях небольшой радиации жить смогут все. И его дочь — Элеонора, тому доказательство. Она родилась от одаренного выходца и лишенной матери. И она может выжить в условиях нового мира.
Элеонора с трудом подбирает слова:
— Я не знаю… Можно же провести какие-то исследования. Взять, например, мою кровь, остаточную сумму, понять почему я могу, а другие нет. Но нет же, кланам просто плевать… Они не хотят в это вмешиваться. Когда Вельтешафт узнали, что проповедует мой отец, то пришли за ним. Он стал сопротивляться, доказывать, что они не правы. Тогда его и мою маму просто убили. А потом куда-то увели всех жителей деревни. Меня мама успела спрятать. Я три дня просидела в старой угольной печи, пока Фрагоровцы не пришли и не забрали меня. Я десять лет прожила в радиоактивной области. А кланы до сих пор считают, что людей слишком много и нужно их проредить. Оставить только избранных. Разве это справедливо, Константин?
Справедливо… Дурацкое слов. То, что для одного справедливо, для другого — смерть. Справедливо ли убить ребенка ради спасения страны? Нет, скажет мать. Да, скажут тысячи других семей. Учения Шиилы говорят, что такие выборы будут всегда. И их не избежать.
В глазах Элеоноры замечаю гнев:
— А ты… я хотела убить тебя. Задушить, — сжимает кулаки. — Ты испортил всё, Константин. Новая Сила — был наш клан. Они добывали деньги, которые уходили на исследования феномена выживаемости в радиации. Да, они ублюдки, но думаешь так легко собрать людей и сделать из них что-то стоящее? А еще ты убил Гэкару… Он был хорошим, добрым и порядочным. И за что? Тройка — главы Фрагора, не хотели твоей смерти, только припугнуть. Они бы не тронули тебя. Они хотели поговорить. Спросить, зачем ты это сделал… На кого ты работаешь… Ты хоть понимаешь, что из-за тебя, нам нужно всё начинать сначала.
Серьезно? За что? Она правда считает, что не за что? Вломились ко мне в дом, устроили хаос, засунули в железный гроб. А теперь Гэкару «хороший, добрый и порядочный». Она либо чего-то не понимает, либо не знает.
